Время собирать виноград - [161]

К тому времени, когда Милко вернулся, матери на свете уже не было, Елена похудела еще больше, а ребенок, которого они ждали, не родился, что-то с ним произошло. Милко снова поступил на завод, но стал какой-то чужой, с ним творилось неладное — все твердил, что поедет в Коми, бросит завод.

А потом — эта история с чертежницей…

Елена не сказала ему ни слова, лишь долго стояла в засыпанном листьями дворике, уставившись на стертые полозья своих детских санок, много лет назад закинутых на крышу сарая.

Она стояла во дворе, среди облетевших деревьев, и что-то сгорало в ней, с мукой отрывалось от нее и уносилось прочь, она пыталась это удержать и не могла. Не было уже мамы, не было и ребенка, которого она так ждала, ей не за что было ухватиться. Все рушилось, она тщетно искала хоть какую-нибудь опору.

Человек ведь живет и ради чего-то такого, что словами не выразишь, но оно есть, оно у тебя в сердце и объединяет тебя с остальным миром, делает тебя человеком, придает смысл твоему существованию.

Человек верит в других людей, потому что нельзя жить без доверия, без надежды. Милко сокрушил это инстинктивное чувство, разбил вдребезги, неожиданно, внезапно, и оставил ее нагой, беззащитной, лишенной опоры. Она вдруг поняла, что осталась совсем одна. Одна-одинешенька на белом свете, в этом дворике, засыпанном осенней листвой, среди виноградных лоз и гниющей айвы; одна со своими детскими санками, много лет назад закинутыми на крышу сарая.

А когда Милко уволился с завода и пошел в таксисты, ей стало ясно, что с прежней жизнью покончено. Спокойствие ушло, растаяло где-то там, где исчезла нескончаемая вереница дней, где осталась тихо лежащая на кровати мать, где остался Милко, который залез на крышу, чтобы сменить позеленевшую черепицу, и она сама, любующаяся на своего Милко.

Он носился по городу днем и ночью, неуловимый, деятельный, домой возвращался поздно, когда она уже спала, устав от работы и занятий — она теперь училась заочно на машиностроительном, — а в пять утра уходил, исчезал в дебрях огромного города.

Он отдалялся от нее, от их дома, от их улицы, от прежней жизни — все это вызывало в нем досаду, и он мечтал избавиться от этого, стряхнуть с себя. Мысль об автогонках кружила ему голову, он говорил только о них и только о них думал.

Когда его прикрепили к съемочной группе и отправили в экспедицию в городок на берегу большой реки, Елена ушла с завода и поехала с ним. Она чувствовала, что должна быть рядом, иначе не остановить близящийся крах, не вернуть дни взаимного доверия и покоя.

Ее взяли в группу кассиршей, она сидела в гостиничном номере, превращенном в служебное помещение, выплачивала гонорары и зарплату, вела расчеты по накладным, ходила в банк. Вечерами они с Милко гуляли по берегу, поросшему молодым леском, или сидели в ресторанчике, заказав жареной рыбы и вина. Либо же она готовилась к экзаменам в институте, а он играл в карты с осветителями.

И как раз когда она поверила было, что все налаживается, случилось это, с Марией.

Он стал позже приезжать со съемок, то и дело возникала необходимость смотаться куда-то в соседнее село или в окружной центр, то и дело с машиной что-то случалось посреди дороги и приходилось чинить ее чуть не до утра. И всегда там оказывалась Мария.

Елена прозрела поздно, никак не хотела поверить, вся сжималась под сочувственными взглядами сотрудников…

В гостиничном номере нечем было дышать. Она снова взялась за учебник, но не смогла прочесть ни строчки и отшвырнула его прочь. Несколько бабочек, круживших над ночником, залетели между лампочкой и металлическим абажуром, их крылышки опалило, и они отчаянно забились о слепящее, жгущее стекло.

С улицы донесся шум мотора. Елена встала, взглянула в окно: из подъехавшей «волги» вышли Мария и Милко и медленно направились к гостинице.

Милко вошел в номер, бросил дорожную сумку на кровать и пошел в ванную.

— Почему не спишь? — спросил он оттуда.

— Занималась, — ответила Елена. — Ты ужинал?

— Я не голодный, — долетел его голос сквозь шум воды.

Вскоре он вышел из ванной, вытираясь полотенцем.

— Тут нечем дышать! — Он распахнул дверь на балкон.

Елена молча стояла у распахнутого окна. Милко взглянул на нее и встал рядом.

— Ни к чему так много заниматься, — сказал он. — Выбиваешься из сил, целыми ночами зубришь. Круги под глазами, на черта похожа.

Елена опять ничего не ответила.

— Ты что? — спросил Милко. — Почему молчишь?

— Так… Что я могу сказать?

Милко с досадой швырнул полотенце на кровать.

— Чего тебе от меня надо? Мало мне, что день-деньской мотаюсь по дорогам да и вечером то и дело гоняют туда-сюда, так ты еще будешь мне нервы трепать? Я тебя что, заставлял со мной ехать? Оставалась бы на заводе.

— Нет, — сказала Елена, — не заставлял.

— Что, не может случиться поломки? Уж и задержаться нельзя!

— Больно одинаково врешь, — сказала Елена. — Хоть бы раз на тебя поезд наскочил, или пожар где-то вспыхнул, или еще что стряслось. А это, с твоей машиной, мне уже осточертело…

— Что тебе осточертело? — процедил он сквозь зубы.

— Вранье твое про машину. Лень даже придумать что-нибудь новенькое. Каждый раз поломка.