Время мечтать [повесть и рассказы] - [35]

Затопляя и растворяя в себе всё его немудрёное существо, нахлынуло на Клопа ликование.

— Вот же он! Вот он! Так близко, только руку протянуть!!!

Он даже не заметил того, что уже безбоязненно орёт во всё горло; его вечно тусклые, казалось, навсегда погасшие, глаза вдруг вспыхнули и он сделал один неуверенный шаг… другой… и побежал! Не разбирая дороги, не помня про обвалы и осыпи, наплевав на тишину и мрак, он на бегу окунулся прямо в божественное свечение. Спотыкаясь, падая и вновь подымаясь, загребая ботинками пыль и мелкие камешки он бежал, словно мощный магнит неумолимо тащил к себе мелкую песчинку его тела. Со своей горы он спустился без труда и довольно быстро, но, едва ступив на светящийся склон, почувствовал, как шевельнулась и поехала вниз зыбкая масса под ногами. Съехав с горы на куче щебня словно в импровизированных санях, он, обезумев, вновь и вновь кидался штурмовать склон, который, словно надсмехаясь над глупым, ничтожным человечком, позволял ему забраться повыше и тут же отправлял вниз с очередным оползнем. А сияние снова неудержимо манило наверх…

Он не помнил, как долго продолжался этот бессмысленный и яростный штурм. После очередного, бесплодного рывка к вершине, он просто остался лежать лицом вниз на куче песка и щебня, совершенно не чувствуя ног и вытянув перед собой длинные костлявые руки — чтобы хоть кончики пальцев были поближе к вожделенной мечте.

Из всей мешанины мыслей, бившихся в воспалённом мозгу, отчётливо выделился вдруг единственный вопрос: что это, блин, со мной?! Что со мной происходит? Но даже при этом он отчётливо осознавал, что думать начал лишь потому, что не осталось сил двигаться. Одну капельку энергии — и он вновь броситься на эту трижды проклятую стену.

Да ведь это жадность! — осенило вдруг его. Вот, что это такое — жадность! Прав был Серёга, царство ему небесное: жаден человечишко, ох как жаден! Но у меня-то откуда жадность выискалась? Ведь никогда барохлишка своего не было, а потому и чувству этому низменному вроде как и взяться-то неоткуда. А вот поди ж ты: только обрисовалась возможность урвать свой кусочек, тут она и объявилась, родимая. И страх исчез и осторожность. Вот ведь какая паскудность в душе дремала. Ведь и убить бы мог сейчас запросто! И убил бы — полезь кто-нибудь вперёд него на эту гору.

Он с силой зажмурил веки, но розовый, вездесущий свет всё равно упрямо лез в глаза. Тогда Клоп тяжело заворочался, с трудом уселся и повернулся спиной к колдовскому свечению, закрыв лицо ладонями и, словно дикарь, без конца повторяя спасительные заклинания.

— Это всё жадность. Там лежит всего лишь розовый булыжник и я его обязательно заберу, но — утром. Эта каменюка проклятая специально меня с ума сводит, под обвалы запихивает. На самое слабое место давит, на гниль человеческую, на жадность. Но ведь Кристалл-то всё равно мой, нет здесь никого больше. Всего и дел-то — утра дождаться, пойти спокойно и взять его. Как бутылки пустые собрать и сдать не напрягаясь. Сколько уж раз так было?

Он без конца повторял одно и то же и, наконец, заговорил-таки себя, повалился набок и провалился не в сон, даже — в яму бездонную. А когда вновь смог разлепить глаза, с удивлением обнаружил, что чарующий свет Кристалла съёжился и поблек. На Кристаллите начинался новый день. Ничего не изменилось: всё те же бурые, безликие горы, песок и тишина, только на смену розовому, проклятому свечению выбрался на небо вчерашний, бледный и немощный, не выспавшийся диск. Клоп встал, машинально отряхивая с одежды песок и пыль. Вот ведь, целая ночь прошла, оказывается. Он долго и пристально разглядывал последствия своего ночного безумия, удивляясь, откуда только силы взялись, набуровить столько? Просто, бульдозер какой-то! Загребая ботинками сухой, сыпучий песок и оставляя за собой две борозды, он побрёл вдоль подножия горы. Тяжёлое забытье ничуть его не освежило, голова гудела, словно электрический трансформатор, а глаза, казалось, всю ночь запекались в духовке и горели адским пламенем.

На поиски много времени не понадобилось. Не прошло и двадцати минут, как он наткнулся на лестницу, круто уходящую вверх. Широкие ступени были когда-то давно вырублены в скале, они крошились и осыпались вместе с ней, но, ступивший на них Клоп, быстро понял, что они без труда выдержат вес его тщедушного тела. Он чувствовал, что бушевавшая недавно в его душе буря, почти сумевшая свести с ума, всё ещё копошится где-то там, в глубине, тяжкой, отвратительной жабой и, опасаясь вновь сорваться в пропасть безумия, ступал нарочито медленно, с излишней тщательностью осматривая каждую ступень под ногами. Сейчас он опять привычно боялся, но на этот раз уже самого себя — ведь других врагов у него здесь не наблюдалось. Лестница закончилась широкой, ровной площадкой, огороженной с трёх сторон парапетами из цельных, каменных блоков и, порядком запыхавшийся Клоп, со вздохом облегчения опустился на один из них. Очень уж крута оказалась лестница, да и длинна, к тому же. С четвёртой стороны ввысь уходила отвесная скала, в которой было пробито овальное отверстие метров трёх в высоту. Сердце Клопа, и так трепыхавшееся, словно тряпка на ветру, после трудного подъёма по лестнице, и вовсе дало сбой. Да и немудрено. Цель всего путешествия была совсем рядом, рукой подать, несколько шажочков крохотных…