Время изоляции, 1951–2000 гг. - [102]

. Этот герой – Леонид Сошнин, печальный детектив, милиционер, которому 42 года и который со второй группой инвалидности отправлен на пенсию. Он начинающий писатель, пытается печатать какие-то рассказики в тоненьких милицейских журналах в Москве, сейчас у него, может быть, выйдет книга на родине. Сам он живёт в Вейске. Однажды, спасая от пьяного водителя грузовика население родного города, он чуть не потерял ногу. Грузовик мчался, многих успел сбить, и Сошнин с трудом принял решение пристрелить этого пьяного водилу, но тот успел толкнуть милицейский грузовик, и герою чуть не ампутировали ногу. Когда же он кое-как возвращается в строй, его долго мучают дознаниями, выясняют, почему он стрелял, хотя стрелял его напарник, но следствию надо выяснить, оправданно ли было применение оружия. Он ещё какое-то время служит, но попадает в новую катастрофу. Местный алкоголик запер в избе старух и грозит поджечь сарай, если они ему не дадут десять рублей на опохмелку, а у них нет десяти рублей. И тогда Леонид врывается в эту деревню, бежит к сараю, но поскальзывается на навозе, и тогда алкаш успевает всадить в него вилы. Его чудом откачивают, но, конечно, после этого служить он не может и отправляется на пенсию со второй группой инвалидности. Ещё у него есть жена Лерка, с которой он познакомился, когда с неё за киоском снимали джинсы – он чудом успел её спасти. Есть дочь Ленка, которую он очень любит, но Лерка после очередной ссоры от него уходит, потому что денег в доме нет. Однажды ночью Леонида будит дикий ор девчонки с первого этажа – померла её бабка-старуха, и на поминках по этой бабке возвращаются Лерка с Ленкой. И в жалкой хибаре, в жалкой квартире Сошнина они засыпают, а он сидит над листом чистой бумаги. Вот этой довольно жалкой идиллией заканчивается роман.

От чего в этом романе постоянно гибнут люди? Не только от пьянства, не только от несчастных случаев, от небрежения собственной жизнью, не только от дикой взаимной злобы. Гибнут они от того, что повсюду всеобщее озверение, утрата смысла, они дошли до апогея – жить незачем. Незачем друг друга беречь, незачем работать, незачем что-либо делать. Я недавно посмотрел на одном кинофестивале большую подборку современных российских картин – всё это выглядит как прямая экранизация эпизодов из «Печального детектива». У нас был кратковременный период, когда вместо «чернухи» стали снимать истории про бандитов, потом мелодрамы, потом сериалы, а сейчас опять дикая волна «чернухи». Я не в претензии, потому что а что ещё показывать? И вот Астафьев впервые развернул перед читателем всю панораму перестроечных сюжетов: там спились, здесь выгнали с работы, здесь инвалиду нечем прирабатывать, там одинокая старуха. И страшная мысль, которую этот Леонид всё время думает: почему же мы друг другу настолько звери? Почему полностью отсутствует какая бы то ни было внутренняя солидарность? Почему нет ощущения, что живущий рядом с тобой человек – твой всё-таки соплеменник, сверстник, сродник, он брат твой, в конечном итоге? И, к сожалению, остаётся надеяться только на совесть таких людей, как этот Леонид, этот бывший оперативник. Откуда она у него там, не очень понятно. Он рос сиротой, отец не вернулся с войны, мать заболела и умерла. Воспитывает его тётя Липа, которую он называет тётей Линой. Потом её посадили по ложному обвинению, она недолго после этого прожила, когда освободилась. И в результате он достался другой тётке, а эту другую тётку, младшую сестру в семье, когда он уже был молодым оперативником, изнасиловали четверо пьяных подонков, он хотел их перестрелять, но ему не дали. И она, вот поразительный эпизод, когда их посадили, она плачет, что сломала жизнь четырём молодым парням. Это несколько юродивая доброта, как у солженицынской Матрёны, которую герой совершенно не может понять – он всё обзывает её старой дурой, когда она по ним плачет. Вот, может быть, на этом странном пересечении доброты, доходящей до юродства, и чувства долга, доходящего до фанатизма, которое сидит в герое, и удерживается русский характер. Но книга Астафьева о том, что этот характер погиб, что его убили. И книга эта воспринимается, как ни странно, не как надежда, а как реквием. И Астафьев, в одной из последних записей, в своём духовном завещании, говорил: «Я пришёл в мир добрый, родной и любил его безмерно. Ухожу из мира чужого, злобного, порочного. Мне нечего сказать вам на прощание». Вот это страшные слова, я позднего Астафьева видел, знал, говорил с ним, и это чувство отчаяния, которое в нём сидело, было нельзя ничем замаскировать. Кстати говоря, я его спросил тогда: «“Печальный детектив” производит впечатление всё-таки некоторого сгущения, некоторого преувеличения. Ужель такое было?» Он ответил: «Там нет ни единого эпизода, которого не было. Всё, в чём меня упрекают, всё, что говорят, я выдумал, всё это было на моих глазах». И действительно, это, наверное, было, потому что некоторых вещей не выдумаешь.

Астафьев напоследок, в последние свои годы, это очень редкий случай, достиг невероятной творческой высоты. Он написал всё, о чём мечтал, что хотел, он сказал всю правду и о времени, и о народе, среди которого жил.