Время, чтобы вспомнить все - [144]

Для Джо Чапина этот год был неудачным. Из-за тягуче-медленного выздоровления после несчастного случая он весной даже не предпринял попытку баллотироваться в вице-губернаторы, а гибельный роман Энн отнял у него и те скромные силы, которых он набрался в праздные летние дни на ферме. Артур помог ему отнестись с философским смирением к краху его финансовых мечтаний для Эдит и детей. Его слова «нам всем досталось» были сущей правдой. Всем хотелось жаловаться на свои потери, но никому не хотелось выслушивать жалобы других. Потенциальный слушатель либо сам понес серьезный урон, либо — если крах рынка его существенно не задел — чувствовал себя неким деклассированным элементом или болваном, который почему-то не потерял миллион или два. Джо еще не достиг того возраста, когда во время беседы человек только и знает, что говорит о себе. Поэтому он не мучил друзей жалобами о своих несчастьях, и к той минуте, когда его приятели заканчивали горестные рассказы о своих потерях, Джо его собственные потери уже не казались такими тяжелыми.

Итак, в 1930 году Джо упустил возможность продвинуть свою политическую карьеру: во-первых, потому что потерял деньги, с помощью которых надеялся добиться своей цели, а во-вторых, потому что целиком и полностью участвовал в принятии решений, обернувшихся трагедией для того самого существа, которое он любил глубоко и безраздельно всей своей душой.

Правда, Джо так и не узнал, что после изначальных приступов ненависти к родителям, врачу-гинекологу, его медсестре, Майку Слэттери, Билли Инглишу и даже Артуру Мак-Генри к своему отцу Энн неожиданно почувствовала жалость. Тот самый человек, который после ее выходки с Томми Уиллисом проявил понимание, поддержал ее и сохранил все рассказанное ею в тайне, на этот раз, в истории с Чарли Бонжорно, был потрясен, страдал и все разрушил. Наблюдая, с какой осторожностью Джо теперь передвигался по дому, в то время как прежде делал это легко и грациозно, Энн начинала понимать, что несчастья могут случиться с кем угодно, даже с теми, на чью любовь и поддержку ты рассчитываешь. Этот опечаленный человек, за жизнь которого она еще недавно так опасалась, теперь прогнал ее любимого и отправил ее на операционный стол в дом, замаскированный под обычное жилое строение, которым оно прежде и было. Когда же она вернулась домой, он был добр, заботлив, и сказал: «Мы этого, Энн, обсуждать не будем. Давай станем считать, что… Давай постараемся думать, будто с нами ничего этого не случилось». А ей хотелось говорить с ним об этом, и как можно больше, но она знала, что он наверняка чувствует себя виноватым в том, что ее предал. В его поведении с ней теперь все время сквозила неловкость: он был то чересчур вежлив, то чересчур небрежен, при том что раньше держался просто вежливо и естественно и всегда был уверен в себе. Когда Энн, прощаясь с ним перед сном, целовала его, он едва касался ее руки, тогда как прежде всегда ее нежно сжимал. Он относился к ней так, словно она вдруг стала хрупкой, хотя то, что с Энн случилось, то самое, в чем Джо был повинен, породило в ней некую жесткость. Или, скорее, не жесткость, а стойкость.

Энн бродила по дому, словно тайный инвалид. Она одновременно была и девушкой, место которой было в частной школе-пенсионе, и полноценной женщиной, прошедшей курс эмоциональной пытки, и единственной дочерью, ставшей ровней своим родителям, и сестрой своего уже достаточного взрослого младшего брата, и человеком, которому неожиданно разрешили пить коктейли и курить сигареты потому, что запретить коктейли и сигареты после перенесенного ею несчастья было так же нелепо, как заставить ее играть в куклы для того, чтобы она снова стала ребенком. Двусмысленность ее положения в семье проявлялась на каждом шагу.

— Энн, дорогая, — сказала как-то Эдит, — мы подумали, что тебе не надо торопиться с возвращением в школу. Я напишу им письмо, объясню, что ты болеешь и вернешься в школу во втором осеннем семестре.

— Но я, мама, не собираюсь возвращаться, — невозмутимо сказала Энн.

— Не собираешься?

— Это будет просто глупо. Замужняя женщина в компании девочек? Я, конечно же, не вернусь.

— Она права, Эдит, — сказал Джо.

— Но ты не окончила школу. Ты должна куда-то пойти и ее окончить.

— Я пошла в ту больницу и там уже достаточно всего окончила. Давайте не будем об этом говорить, а то я просто сбегу. Послушайте меня, и ты, мать, и ты, отец: мне все равно придется от вас уехать. Я сдержу свое слово и не буду видеться с Чарли. Но это не значит, что я не уеду. И если я решу уехать, то не стану спрашивать вашего разрешения. Я просто уеду. У меня в банке триста долларов…

— Я завтра положу на твой счет еще тысячу, — сказал Джо. — Если тебе здесь невыносимо, скажи нам. Не думай, что мы пытаемся удержать тебя с помощью денег. Если тысячи недостаточно, я положу две тысячи. Но мы хотим, чтобы ты осталась здесь, потому что любим тебя и, может быть, сможем помочь. Во всяком случае, постараемся.

— Мы должны найти какое-то оправдание тому, что ты не возвращаешься в школу. Все знают, что тебе остался еще год, — сказала Эдит.