Время ангелов - [29]

Был апрель, пасмурный, теплый день, время движения соков, темнота спускалась с неба, шла от земли, от деревьев и волн, Арлет с сеткой в руке возвращалась домой. На лугу фиалки с уже длинным стеблем побледнели и не пахли.

— Я тебе корзиночку продам, что туда положим, трам-там-там? Катон. Потому что я буду звать тебя Катон.

— Добрый вечер, мсье.

— Мсье? с каких пор? мы же родня. О! Конечно, родство у нас весьма отдаленное. Давайте я понесу вашу сетку.

Красавец Гонтран Будивилль несет мою сетку! сетку Арлет, так глупо вышедшей замуж, к счастью мсье Робинзона быстро убил в пампасах индеец племени Тупи, а как я потом ехала домой в общем вагоне, вместо двери клеенка, раковина забита блевотиной, и вот, красавец Гонтран Будивилль несет мою сетку, Катон, вы же знаете наверняка, что я вас люблю? Боже мой! Что он говорит? Он тащит меня в рощицу, тем лучше, лишь бы не ко мне, у меня такой беспорядок с этим шитьем, я бы хотела еще раз примерить жакет, пока не стемнело, непонятно, почему левый рукав сборит, а правый сидит отлично?

Катон, вы наверняка знаете, что я вас люблю, с момента нашей встречи в порту, где я имел честь принимать королеву, вы помните, она была в глубоком трауре. Вот я глупец! Я же в первый раз вас увидел, да, точно, на крестинах Оноре и сразу подумал, до чего очаровательная девочка, помню, вы, чтобы поймать курицу, пытались насыпать ей соль на хвост, очень забавно. Тетя Урсула-Поль вам это посоветовала.

Стол накрыли во дворе, она кутала плечи в черную шерстяную шаль, уж она бы точно не стала смеяться над детьми.

— Помните, Катон? Сколько ей тогда было лет? Неважно, мои губы у ее макушки, о, Катон, гибкая как лиана, совсем не похожа на гренадера Гермину, правый рукав топорщится, потому что я не распорола наметочный шов, когда она открыла дверь, выкройка взлетела в воздух и медленно спланировала на пол, она вынула из-за пазухи свернутую комком перчатку из кожи пекари. Он меня любит, он меня любит! Любимая моя, любовь моя, о! пусть весь город меня видит! Она бежала к любимому под цветущими вишнями, я люблю тебя, среди незабудок и гвоздик, моя любовь, между сиренями и пионами, мимо шиповника по мшистым кочкам, ты самая красивая на свете, под спелыми вишнями и сливами, среди хризантем, астр и георгинов. Вот и он! уже! узнаю его нетерпеливый звонок, а я‑то хотела быстро примерить, хотя бы булавками заколоть, если времени не хватит сметать: прости, я заставила тебя ждать? я готов ждать тебя до скончания века, он приносил розы, срезанные тайком в глубине сада Поссесьон: я люблю тебя, ты прекрасна, самая красивая на свете, я больше не могу жить без тебя. Ах! я бы сейчас дал тысячу франков, чтобы Гермина вошла!

До чего же хорошо, когда тебя так любят, и пусть вечером нитка затягивается петлей вокруг цветных булавочных головок, и пусть швейная машинка, изобретенная русскими, вдруг, как зверь, начинает кусать и рвать ткань. Для примерки бедняжка залезала на кровать и смотрела в зеркало, ровный ли получился подол. В один ужасный день она по рассеянности вырезала из спины уже скроенный рукав! Она с таким воодушевлением строчила себе костюм к осени, юбку и пиджак с вшивными рукавами. Нет, больше никогда! Never more! Больше никогда! Впредь только реглан или кимоно. К счастью, он пришел, обнял ее, уставшую, готовую расплакаться, что с тобой, любимая? я не хочу, чтобы ты плакала. Никогда. Я заказал тебе стиральную машинку. Ну да, да, не благодари меня, это же совершенно естественно. Видишь, ты вернулась, живешь в доме своих предков, и пусть на фасаде только два окна, зато выходят на улицу дю Лак. У тебя, Катон, тоже были предки. Забавно. Гермина хорошо управляется и в замке, и вообще со всем хозяйством, но ты, ты — моя настоящая жена, моя любимая, ах! почему я ждал так долго? Катон, сердце вот-вот разорвется, взлетала к вершинам блаженства, где нет ничего, кроме бездонного синего неба, как раньше, в юности, когда она, распустив густые волосы, лежала на прохладной земле летними ночами. Булавки не выпали, подол получился более-менее ровный. Дверь открылась, выкройка медленно взлетела, как душа после смерти, иди ко мне, моя любовь, иди, ты — моя настоящая жена, ты больше никогда не будешь одинока. Какая ты красивая! Ну по крайней мере… я считаю тебя красивой, я. Ах! теперь я дал бы триста франков, чтобы Гермина вошла.

Гонтран поднимался по улице, играя тростью с набалдашником, легкий, как перышко, вылитый Виктор-часовщик в ботинках на мягком резиновом ходу; проходя мимо чудесного дома Будивиллей, он на секунду нахмурился: у одной из каменных масок отвалился подбородок. Оноре, Оноре, оставь свой пустынный остров! В конце улицы виднелся Поссесьон. Славная, невинная Гермина с благородными сиреневыми щеками, уж она себе любовника никогда бы не завела! Эти выкройки, эти ткани… Арлет. Ну и что такого, если она будет по-прежнему шить… для людей? Он рассеянным взглядом проводил ящерицу, перебежавшую от золотой ауринии к пучку мха: ах! залезть бы в эту стену, жить среди корней и уховерток, подальше от женщин, во мхах с бледными цветами-звездочками, в камнях, черных, влажных, найти новый мир, который встанет на горизонте и примет меня!