Возвращение Воланда или Новая дьяволиада - [33]

Успевший разлечься на мраморной каминной доске Бегемот (заметьте, коты всегда выбирают самые теплые места!) проворно спрыгнул и взял с подноса две рюмки, себе и Воланду. Принимая рюмку, Воланд знаком предложил Якушкину последовать примеру, что тот исполнил. Коровьев поставил поднос на столик и с рюмкой в руке присоединился к компании.

– За здоровье нашего гостя! – провозгласил Воланд. Все дружно чокнулись и опрокинули рюмки.

Водка показалась Якушкину очень крепкой, но в то же время сказочно мягкой. Пахла неизвестными травами. В жизни он такой не пил. По телу сразу разлилась теплота, стало легко и покойно.

– Как тут у вас просторно! – сказал он.

– Многие удивляются, – согласился Коровьев. – А между тем ничего удивительного. Просто мы использовали ценный и полезный опыт ваших видных партийных и государственных деятелей. Вообразите, кто-то из них получает новую квартиру: себе или, скажем, дочке. В ордере обязательно запишут метров эдак двадцать пять, не больше. Чтобы оттенить личную скромность и презрение к земным благам. А в квартирке той, на самом деле, все девяносто метров или даже сто. И никакого тут мухлежа или жульничества. Площадь возрастает за счет подсобных помещений, а их в таких квартирках не сосчитать. В ордер подсобки не вписывают, строжайше запрещено. Не говоря уж о всяких там кладовках или антресолях. Вот и мы тоже взяли, да и расширили карету за счет подсобок…

– О чем вы хотели меня просить? – обратился Воланд к Якушкину.

– Ни о чем! – Якушкин удивленно пожал плечами.

– Мессир! – встрял Коровьев. – О чем может просить писатель? Натурально, об издании своих произведений, и как можно большим тиражом!

Поднявши лапу, Бегемот внес поправку. Сказал, что у драматического писателя в голове несколько иные мысли. Впрочем, оговорился он, каждого писателя в той или иной степени можно назвать драматическим. Но лично он имеет в виду сочинителей драм и комедии, а также трагедий и фарсов, то есть драматургов. Любой из них мечтает, чтобы его пьеса была поставлена в столичном театре, ну а затем еще эдак в ста театрах на периферии. Сиди себе после на веранде собственной дачки, попивай чаек с вареньем, почитывай в газете положительные рецензии, а денежки тем временем капают, капают…

– Вы, стало быть, писатель? – Воланд рассматривал Якушкина с заметным интересом.

– Какой я писатель? – с непонятным весельем отвечал Якушкин. – Никакой я не писатель. Ничтожество я, и больше никто.

– Откуда такое странное самоунижение?

– Писатель он, писатель, – снова встрял Коровьев. – Я сам читал, и с огромным удовольствием.

– И я! – подтвердил Бегемот. – Просто рыдал от наслаждения!

Якушкин выразил по этому поводу сомнение. У него до сих пор почти ничего не напечатано. А то, что даже и удавалось пробить, далеко не самое лучшее из того, что написано.

– И тем не менее! – не уступал Бегемот. – У кого- кого, а уж у меня безошибочный нюх на таланты. Назовите мне любого автора, из любой страны, и я скажу, чего он стоит!..

– Погоди, Бегемот, – прервал его Воланд и снова обратился к Якушкину. – На мой взгляд, писатель – это тот, кто написал нечто стоящее. А уж издали его или нет, дело второстепенное. Мне уже доводилось объяснять эту нехитрую истину одному человеку…

Догадка пронзила Якушкина, словно удар электрического тока.

– Я знаю! – воскликнул он. – Знаю, какому человеку!.. Умоляю, готов перед вами на колени встать, но скажите… этот человек… то есть писатель… он всех вас придумал?

Воцарилась пауза. Раскаленные поленья в камине затрещали сильнее. Клок пламени со снопом искр вырвался наружу. Но тут же, словно повинуясь неведомому приказу, камин унялся, и пламя успокоилось.

– Не придумал, а угадал с потрясающей точностью. За что ему воздано по заслугам, – ответил Воланд.

– Да уж! – подтвердил Коровьев. – Даже мое разбитое пенсне описал в точности. Стеклышко я потом вставил в одной лавке в Амстердаме.

Так разрешился краткий спор, затеянный еще на улице. Но Якушкину не терпелось узнать теперь подробности того, что неожиданным образом приоткрылось.

– А как именно было воздано этому писателю? – спросил он Воланда. Тот усмехнулся недоброй усмешкой и сказал:

– В свое время узнаете.

Нарушив вновь наступившую паузу, Коровьев пустился в пространные рассуждения о том, какая литература настоящая, а какая нет, как распознать. Бегемот стал ему поддакивать, приводил доводы в поддержку коровьевских постулатов. Воланд слушал со скучающим видом, поигрывая эфесом шпаги.

– Мы всё теоретизируем, – прервал он новоявленных литературоведов, – А ведь любая теория мало что стоит по сравнению с практикой.

– Это вы из Гёте, – нашелся Якушкин. Воланд одобрительно кивнул и продолжал:

– Давайте оставим теории ученым крысам, это их хлеб. Они давно бы перемерли с голоду, не будь на свете разных теорий. Возьмите хотя бы философов. До сих пор никак не могут разрешить простейший вопрос: что первично – материя или дух?

– Разумеется, материя, – с убежденностью произнес Бегемот. – Я сам отъявленный материалист. Вот вам доказательство: когда в промтоварных магазинах пропадает материя, дух у населения катастрофически падает. То же самое происходит и с колбасой, которую также следует рассматривать в качестве материи.