Возвращение - [29]

Проносятся клубы паровозного дыма.
In the distance gleam a few red lights.	Вдали светится несколько красноватых огоньков.
The train makes a big sweeping curve.	Поезд делает большую петлю.
Adolf has now become very small, a mere point, a tiny little man, quite alone on the wide, dark plain, above which, vast and electrically bright, ringing the horizon in sulphur yellow, towers the night sky.	Вот уж Адольф совсем маленький - черная точка, крохотный человечек, один среди широкого простора темнеющей равнины, над которой мощным куполом опрокинулось предгрозовое вечернее небо, сернисто-желтое по краям.

I do not know why-it has nothing to do with Adolf-but the sight fascinates me-A solitary man going out over the wide stretch of fields against the mighty sky, in the evening and alone.	Я не знаю почему, - к Адольфу это прямого отношения не имеет, - но меня охватывает тревога при виде человека, одиноко бредущего под огромным куполом неба, по бескрайней равнине, в вечереющей мгле.
Then the trees close up in massive darkness and soon nothing is left but swift motion, and woods and the sky.	Но вот надвигаются деревья, и сумрак густеет, и ничего уж нет - только движение, и небо, и леса.
It grows noisy in the compartment.	В купе становится шумно.
Here inside there are corners, edges, odours, warmth, space and boundaries; here are brown, weathered faces and eyes, bright flecks in them; there is a smell of earth, sweat, blood, uniforms- but outside the world is rushing obscurely past to the steady stamping of the train; we are leaving it behind us, ever farther and farther, all that world of trenches and shell-holes, of darkness and terror; now a mere whirlwind seen through a window-it concerns us no more.	Здесь углы, выступы, запахи. тепло, пространство и границы; здесь - темные, обветренные лица с блестящими пятнами глаз, здесь воняет землей, потом, кровью и солдатской шинелью, а там, за окнами, под тяжелую поступь поезда уносится куда-то целый мир, целый мир остается позади, -он все дальше и дальше, мир воронок и окопов, мир тьмы и ужасов; он уже не больше, чем вихрь, мечущийся за окнами, вихрь, которому нас не нагнать.
Somebody starts singing.	Кто-то заводит песню.
Others join in.	Ее подхватывают.
Soon everyoneis singing, the whole compartment, the next compartment,the entire carriage, the whole train.	Вскоре поет все наше купе, соседнее, весь вагон, весь поезд.
We sing ever morelustily, with more and more power; our brows are flushed,the veins swell out; we sing every soldiers' song that weknow. We stand up, glaring at each other. Our eyes shine;the wheels thunder the rhythm; we sing and sing-	Мы поем все громче, все настойчивее, лбы краснеют, жилы набухают, мы поем все солдатские песни, которые знаем, незаметно для себя мы смотрим друг на друга, глаза блестят, колеса отчеканивают ритм, мы поем и поем...
I am wedged between Ludwig and Kosole and feel their warmth penetrating my tunic.	Я зажат между Людвигом и Козоле и сквозь куртку ощущаю тепло их тел.
I move my hands, turn my head; my muscles brace themselves and a shiver mounts from my knees to my belly; a ferment like sherbet in my bones, it rises, foams up into my lungs, my lips, my eyes; the carriage swims; it sings in me as a telegraph pole in a storm, thousands of wires twanging, thousands of roads opening-Slowly I put my hand on Ludwig's hand, and feel that it must burn: but when he looks up, worn and pale as ever, all I can drag out of what is surging within me is merely to stammer:	Я шевелю руками, верчу головой. мускулы напрягаются, какая-то дрожь поднялась от колен к животу и словно шипучка бросается в легкие, в губы, в глаза, так что купе расплывается в тумане, я весь дрожу, как телеграфный столб в бурю, тысячи проводов звенят, раскрываются тысячи путей. Я медленно опускаю руку на руку Людвига, мне кажется, я сейчас обожгу ее своим прикосновением. Но когда Людвиг поднимает на меня глаза, усталый и бледный по обыкновению, я не в состоянии выразить всего того, что во мне происходит, и могу лишь с трудом, запинаясь, произнести:
"Have you a cigarette, Ludwig?"	- Сигарета есть, Людвиг?
He gives me one.	Он дает мне сигарету.
The train whistles, we go on singing.	Поезд несется, а мы все поем, поем.

A more ominous rumble than the rattle of the wheels gradually mingles with our songs, and in a pause there comes a mighty crash that travels rolling in long reverberations over the plain.	Но вот к нашему пению примешивается какое-то темное урчание, и сквозь стук колес в одну из пауз что-то с отчаянным треском раскалывается и долго перекатывается по равнине.
Clouds have gathered; a thunderstorm bursts.	Тучи сгустились - грянула гроза.
The flashes of lightning dazzle like close gun-fire.	Молнии вспыхивают, как близкий орудийный огонь.
Kosole stands in the window and shakes his head.	Козоле стоит у окна и покачивает головой:
"Now for another sort of thunderstorm!" he mutters and leans far out.	- Вот так штука... Этакая грозища в такую пору, -говорит он, высовываясь в окно.
"Quick! see! there she is!" he suddenly cries.