Возвращение - [24]

The wide, grey square is much too big for us.	Просторный серый двор слишком велик для нас.
Across it sweeps a bleak November wind smelling of decay and death.	Унылый ноябрьский ветер, пахнущий разлукой и смертью, метет по двору.
We are lined up between the canteen and the guard-room, more space we do not require.	Мы выстроились между столовой и караулкой. Больше места нам не требуется.

The wide, empty square about us wakes woeful memories.	Широкое пустое пространство будит тяжкие воспоминания.
There, rank on rank, invisible, stand the dead.	Незримо уходя в глубь двора, стоят бесконечные ряды мертвецов.
Heel passes down the company.	Хеель обходит роту.
And behind him soundlessly walks the ghostly train of his predecessors.	За ним беззвучным строем следуют тени его предшественников.
Nearest to him, still bleeding from the neck, his chin torn away, with sorrowful eyes, goes Bertinck, company commander for a year and a half, a teacher, married, four children;-beside him with black-green face, M?ller, nineteen years of age, gas-poisoned three days after he took command of the company;-and next, Redecker, forestry-surveyor, two weeks later bashed into the earth by a direct hit;-then still paler, more remote, B?ttner, captain, killed in a raid with a machine-gun bullet through the heart;-and like shadows behind them, already almost without name, so far back, the others-seven company commanders in two years.	Вот истекающий кровью, хлещущей из горла, Бертинк, с оторванным подбородком и скорбными глазами; полтора года он был ротным командиром, учитель, женат, четверо детей; за ним - с зеленым, землистым лицом Меллер, девятнадцати лет, отравлен газами через три дня после того как принял командование; следующий - Редеккер, лесовод, через две недели взорвавшимся снарядом был живьем врыт в землю. А там, уже бледнее, отдаленнее, Бютнер, капитан, выстрелом в сердце из пулемета убит во время атаки; дальше, уже безымянные призраки, -так они все далеки, - остальные: семь ротных командиров за два года.
And more than five hundred men-Thirty-two are now standing in the barracks square.	И свыше пятисот солдат. Во дворе казармы стоят тридцать два человека.
Heel tries to say a few words in farewell.	Хеель пытается сказать на прощание несколько слов.
But nothing will come; he has to give up.	Но у него ничего не получается, и он умолкает.
No words in the world can take the field against this lonely, empty barracks square, and these sorry ranks of the survivors, standing there in their greatcoats and their boots, dumb and freezing, remembering their comrades.	Нет на человеческом языке слов, которые могли бы устоять перед этим одиноким, пустынным казарменным двором, где, вспоминая товарищей, молча стоят редкие ряды уцелевших солдат и зябнут в своих потрепанных и стоптанных сапогах.
Heel passes from one to another and shakes hands witheach man.	Хеель обходит всех по очереди и каждому пожимает руку.
When he comes to Max Weil, with thin lips hesays:	Подойдя к Максу Вайлю, он, поджав губы, говорит:
"Now your time begins, Weil"	- Ну вот, Вайль, вы и дождались своего времечка.
"It will be less bloody," answers Weil quietly.	- Что ж, оно не будет таким кровавым, - спокойно отвечает Макс.
"And less heroic," Heel retorts.	- И таким героическим, - возражает Хеель.
"That's not the only thing in life," says Weil.	- Это не все в жизни, - говорит Вайль.
"But the best," Heel replies. "What else is there?"	- Но самое прекрасное, - отвечает Хеель. - А что ж тогда прекрасно?
Weil pauses a moment.	Вайль с минуту молчит.
Then he says:	Затем говорит:

"Things that sound feeble today, Herr Lieutenant-kindliness and love.	- То, что сегодня, может быть, звучит дико: добро и любовь.
These also have their heroisms."	В этом тоже есть свой героизм, господин обер-лейтенант.
"No," answers Heel swiftly, as though he had already long thought upon it, and his brow is clouded. "They offer only martyrdom. That is quite another thing.	- Нет, - быстро отвечает Хеель, словно он уже не раз об этом думал, и лоб его страдальчески морщится. - Нет, здесь одно только мученичество, а это совсем другое.
Heroism begins where reason leaves off: when life is set at a discount.	Героизм начинается там, где рассудок пасует: когда жизнь ставишь ни во что.
It has to do with folly, with exaltation, with risk-and you know it.	Героизм строится на безрассудстве, опьянении, риске - запомните это.
But little or nothing with purpose.	С рассуждениями у него нет ничего общего.
Purpose, that is your word.	Рассуждения - это ваша стихия.
'Why? wherefore? to what end?'-who asks these questions, knows nothing of it."	"Почему?.. Зачем?.. Для чего?.." Кто ставит такие вопросы, тот ничего не смыслит в героизме...
He speaks emphatically, as if he would convince himself.	Он говорит с такой горячностью, точно хочет самого себя убедить.
His worn face works.	Его высохшее лицо нервно подергивается.
Within these few days he has become embittered, and he looks years older.	За несколько дней он как-то сразу постарел, стал желчным.
And Weil also, he has altered as rapidly. He used to be an unobtrusive sort of fellow-but then nobody could quite make him out-Now he has come suddenly to the fore and every minute grows more decided, more assured.