Возвращение - [13]

Наше обмундирование выцвело от многолетней грязи, от дождей Арденн, от известняка Шампани, от болот Фландрии; шинели искромсаны осколками снарядов и шрапнелью, зашиты неуклюжими стежками, стали заскорузлыми от глины, а нередко и от засохшей крови; сапоги расшлепаны, оружие давно отслужило свой век, боевые припасы на исходе. Все мы одинаково замызганы, одинаково одичали, одинаково изнурены.
The war has passed over us like a steam roller.	Паровым катком прошла по нас война.
Yet more troops gather around us.	Подтягиваются все новые и новые части.
The square is filled with curious eyes.	Кругом полно любопытных.
We stand in a corner grouped about our wounded men -not because we are afraid, but because we belong together.	Мы все еще стоим в углу, сгрудившись вокруг наших раненых, - не потому, что боимся, а потому, что мы нераздельны.
The Americans nudge one another and point at our old, worn-out gear.	Американцы подталкивают друг друга, показывая на наши старые, изношенные вещи.
One of them offers Breyer a piece of white bread, but though hunger is apparent in his eyes, he does not take it.	Один из них предлагает Брайеру кусок белого хлеба, но тот не берет, хотя в глазах у него голод.
With a sudden ejaculation one of them points to the bandages on our wounded.	Вдруг кто-то, подавив возглас, показывает на повязки наших раненых.
These are of cr?pe-paper, made fast with pack-thread.	Повязки из гофрированной бумаги, скрепленные бечевкой.
They all have a look, then retire and whisper together.	Это привлекает всеобщее внимание. Американцы отходят и шепчутся между собой.
Their friendly faces are full of sympathy as they see that we have not even muslin bandages.	Их добродушные лица выражают сочувствие, -они видят, что у нас даже марли нет.
The man who first addressed us now puts a hand on Bethke's shoulder.	Американец, окликнувший нас первым, кладет руку на плечо Бетке.
"Deutsche-gute Soldat," he says,"brave Soldat-"	- Немцы хорош солдат, молодец солдат, - говорит он.
The others nod emphatically.	Его товарищи рьяно поддакивают.
We make no answer. We are not yet able to answer.	Мы не отвечаем, - мы не в силах теперь ответить.
The last weeks have tried us bitterly.	Последние недели были особенно тяжелыми.
We had to return again and again to the battle, losing our men to no purpose, yet we made no protest; we did as we have always done; and at the end our company had thirty-two men left of two hundred.	Нас снова и снова бросали в огонь, и мы напрасно теряли людей, но мы ни о чем не спрашивали, мы шли в бой, как во все эти годы, и от нашей роты в двести человек осталось только тридцать два.
So we came out from it thinking no more, feeling no more than that we had faithfully done what had been laid upon us to do.	Вышли мы из боев все также ни о чем не раздумывая и ничего не чувствуя, кроме одного: мы выполнили все, что было на нас возложено.

But now, under the pitying eyes of these Americans, we perceive how much in vain it has all been.	Но теперь, под сочувственными взглядами американцев, мы начинаем понимать, до чего все это было под конец бессмысленно.
The sight of their interminable, well-equipped columns reveals to us against what hopeless odds in man-power and material we made our stand.	Вид бесконечных прекрасно вооруженных колонн показывает нам, как безнадежно было сопротивляться такому превосходству в людях и в технике.
We bite our lips and look at each other.	Прикусив губы, мы смотрим друг на друга.
Bethke withdraws his shoulder from under the American's hand; Kosole stares ahead into vacancy; Ludwig Breyer draws himself up-we grip our rifles more firmly; we brace our knees, our eyes become harder and our gaze does not falter. We look back once more over the country whence we have come; our faces become tight with suppressed emotion, and once again the searing memory passes through us: all we have done, all we have suffered, and all that we have left behind.	Бетке сбрасывает с плеча руку американца, Козоле смотрит прямо перед собой, Людвиг Брайер выпрямляется; мы крепче сжимаем винтовки, мускулы наши напрягаются, взгляд становится тверже, и глаз мы не опускаем, мы смотрим на дорогу, по которой пришли, и лица у нас от волнения замыкаются, и нас обжигает мысль о том, что мы совершили, о том, чего натерпелись, о том, что осталось позади.
We do not know what is the matter with us; but if a bitter word were now loosed against us it would sting us to fury, and whether we wanted to or not we would burst forward, wild and breathless, mad and lost, to fight-in spite of everything, to fight again.	Мы не знаем, что с нами происходит, но если бы сейчас кто-нибудь обронил хотя бы одно резкое слово, оно, - хотели бы мы того или нет, - рвануло бы нас с места, мы бросились бы вперед и жестоко, не переводя дыхания, безумно, с отчаянием в душе, бились бы... Вопреки всему, снова бились бы...
A thick-set sergeant with a ruddy face elbows his way toward us.	Коренастый сержант с разгоряченным лицом протискивается к нам.
Over Kosole who stands nearest him he pours a flood of German words.