Секретарь горкома вынул из кармана мертвого немца потертый бумажник с документами. «Гайнц Трейман… 1922 год», — с трудом прочел он в солдатской книжке. Между страницами была вложена фотография: пожилая опрятная женщина сидела на подоконнике и грустно улыбалась узкими глазами. «Наверно, мать». Орленко хотел положить документ обратно в карман убитому, но передумал. «А вдруг там содержатся какие-нибудь полезные сведения?»
Столкнув мертвеца в ближайшую воронку, он вернулся на свое место. Река была пустой, только на песчаной отмели лежало несколько трупов. Вода перекатывалась через них, шевеля одежду, и, на мгновение порозовев, уходила в глубину…
В последующие два-три часа немцы предприняли в этом месте еще ряд атак, но уже не таких, как прежняя, а каких-то вялых, словно нерешительных. Они добирались вброд до середины реки и, осыпав ополченцев градом пуль, отходили обратно. Уже потом Орленко понял, что это было прощупывание сил. Но тогда… Тогда он стрелял в отдельных вырвавшихся вперед солдат и радовался, что его люди, вооруженные одними винтовками, не пропустили на берег еще ни одного фашиста.
Но слева, у моста, зловещий грохот все нарастал. Тяжелые взрывы следовали один за другим, заглушая непрерывный стрекот пулеметов и автоматов. В небо взлетали столбы дыма, земли и камней. По-видимому, дела там были плохи: несколько раз к Орленко прибегал посыльный из комендатуры и просил ополченцев помочь защитникам моста.
К полудню отряд уменьшился почти втрое. Второй взвод оттянулся к заставе, раненых унесли в тыл, человек двадцать по приказу Дьячкова перешли на другие участки… Здесь, у водокачки, осталось не больше сорока ополченцев. Но теперь к ним уже пришел опыт: они хорошо окопались и вели огонь не беспорядочно, как раньше, а умело и бережливо, держа на учете каждый патрон. Орленко, который только что узнал от посыльного о выступлении Молотова, был уверен, что стоит продержаться еще какой-нибудь час и на помощь им обязательно придут войска. Ведь пехотинцам 99-й дивизии ходу всего несколько часов… За себя и своих людей он почему-то не беспокоился. «Как бы там немцы ни старались, что бы они ни делали, — думал он, — мы не уступим им ни клочка этой земли, ни за что и никогда!»
И все-таки им пришлось отойти. Вскоре снова прибежал посыльный и передал приказ коменданта об отступлении.
— Снимайтесь быстрее, а то вас уже окружают! — крикнул он, убегая.
Орленко подозвал Циркина.
— Поднимай свой взвод!
— А вы?
— Мне оставь человек пять: мы вас прикроем.
— Нет, уж отступать, так вместе…
— Выполняйте!
Ополченцы отступали снова дворами. Неподалеку от Плаца на Браме они встретились с пограничниками из заставы Патарыкина, и те сказали им, что на площади уже немцы, которые вышли на главные улицы — Мицкевича и Словацкого — и рвутся к парку. Оставался только один путь — вдоль набережной к кладбищу и дальше на Пралковцы. «Пойдемте вместе!» — предложили бойцы.
Пробравшись между кладбищенскими крестами и склепами, они вышли на большую поляну, ведущую к подножью холма. Здесь их догнал Патарыкин и передал новый приказ, теперь уже командира погранотряда Тарутина; не доходя до села Пралковцы, на северном склоне, занять боевой рубеж, с тем чтобы не дать противнику выйти на второстепенную колею Перемышль — Хиров. «Хоть одна ветка, да наша!» — сказал Патарыкин. «Потеряли штаны — держимся за заплатку…» — с горечью подумал секретарь горкома. Но возражать было неуместно и глупо. Приказ есть приказ.
Пограничники остановили мчавшийся по дороге грузовик и вскоре привезли из села с десяток лопат — все, что им удалось собрать. Затем поехали за бревнами. Все это напоминало детскую игру; вокруг была делая система мощнейших, некогда неприступных фортов, построенных в свое время лучшими австрийскими инженерами, а здесь, на открытом месте, горстка людей с лопатами строила наспех новый рубеж, над которым посмеялся бы самый простой сапер. Достаточно нескольких точных попаданий из маленькой дивизионной пушки, и эти бревна разлетятся, как спички. Как бы пригодились сейчас старые укрепления, если бы их хотя бы месяц назад привели в порядок и подготовили к бою!
Секретарь горкома яростно вгрызался лопатой в землю. Его глаза заливал пот, ладони были в крови. Он не отдыхал, «Только бы успеть окопаться, пока не подошли немцы!» — билось у него в мозгу.
Вражеская артиллерия уже начала артподготовку. Противник бил шрапнелью.
Прилетело звено «хейнкелей», покружилось над полем, сбросило бомбы и улетело.
И вот, наконец, показались пехотинцы. Зеленые фигурки сбегали по лесистому склону Замковой горы и рассредоточивались по кустам, обрамляющим поле. Слева от них по шоссе ехали мотоциклисты с пулеметами и минометами, установленными в колясках.
— Аристократы! — проговорил стоящий рядом с Орленко в траншее пограничник. — Хотят нас выбить и сапоги в пыли не замарать.
Он выругался и выпустил очередь из автомата. Мотоциклисты, не останавливаясь, ответили лавиной огня. Застрочили винтовки и пулеметы, засвистели мины…
Орленко снова стрелял, с беспокойством ощупывая пустеющий карман. Патронов осталось мало — всего две или три обоймы. А ведь еще утром ему казалось, что полсотни патронов может хватить черт знает на сколько, чуть ли не на всю войну… Он с завистью посмотрел на вещмешок с патронами, лежавший у ног бойца. Тот, перехватив его взгляд, подвинул мешок ногой. «Бери! — сказал он, не отрываясь от своего автомата. — Только не трать зазря…»
