Возвращение к легенде - [29]

Солнце уже висело над Винной горой, когда бой прекратился. Немцы после безуспешных попыток выйти к полотну железной дороги вдруг утихомирились. Зеленые фигурки поползли обратно на Замковую гору, уехали и мотоциклисты, оставив на шоссе несколько разбитых машин. Пограничник усмехнулся:

— На ужин поехали! — Он сел на бруствер, свернул цигарку и протянул кисет: — Закуривай, отец, рабочий день кончился.

«Отец!» Орленко усмехнулся в душе и мысленно посмотрел на себя со стороны: небритый человек в помятом пиджаке, перепачканном землей и кровью… «Хорош же ты, хозяин города!» Но он не чувствовал обиды. Наоборот, ему было приятно, что боец разговаривает с ним, как с равным: значит, он воевал неплохо…

— Петр Васильевич! — услышал он голос Циркина. — Вас зовут.

— Кто?

— Васильев.

— Чего ему надо?

— Ранили его.

— Ранили?

Орленко поднялся и пошел за Циркиным.

Железнодорожник лежал на траве бледный, с беспомощно раскинутыми руками и высоко задранной курткой. Над ним на коленях стоял другой ополченец, выполнявший роль санитара. Он прикладывал к боку раненого тампоны из ваты и тут же отбрасывал в сторону. Вата быстро пропитывалась кровью, боец умирал.

Увидев Орленко, Васильев слабо улыбнулся.

— Ну что, товарищ секретарь, я оправдал себя перед партией?

Он закрыл глаза. Секретарь горкома нагнулся к нему, взял за руку, пожал ее, хотел сказать что-нибудь, но не успел…

Васильева похоронили здесь же, в его окопе.

А вскоре, когда поле окутали сумерки, бойцы покинули и этот рубеж. Поступил приказ отойти еще дальше на юг, к селу Нижанковичи. Там, как сообщил связной, собралось все начальство во главе с «самим» генералом.

В большой комнате с занавешенными окнами горел яркий свет. Люди шумели. Орленко поставил свою винтовку в угол и огляделся. Командиров было человек тридцать, большинство из них он хорошо знал.

— Иди сюда, Петр Васильевич! — услышал он голос Тарутина. — Ты что там стоишь, как бедный родственник?

Начальник погранотряда, сидевший на диване рядом с полковником Дементьевым, подвинулся, освободил место.

— Вот кто действительно нам помог!

Командир дивизии понял эти слова как упрек себе. Худой, сутуловатый, он ссутулился еще больше. На левой щеке у него была шишка величиной с орех, она подрагивала. Тонкие длинные пальцы нервно барабанили по колену.

В комнату вошел генерал Снегов. Все встали.

— Садитесь, товарищи.

Он прошел к столу вместе с начальником штаба и комиссаром, взял у адъютанта молоток и гвозди и начал неторопливо развешивать на стене карту. Орленко внимательно наблюдал за ним. Казалось, этот человек единственный из присутствующих, который остался, по крайней мере внешне, таким же, каким был всегда: чисто выбритым, подтянутым, аккуратным. Секретарь горкома знал его не очень хорошо: штаб корпуса перевели в Перемышль всего каких-нибудь два месяца назад. Говорили, что комкор вежлив, но суховат и слишком уж невозмутим. Но сейчас эта невозмутимость генерала действовала успокаивающе.

— Приготовьте свои карты, — сказал он. — Прошу доложить обстановку. Товарищ Тарутин, начнем с вас.

Начальник погранотряда встал. Генерал слушал его, не перебивая, и лишь изредка кивал начальнику штаба, чтобы тот отмечал данные на карте. Тарутин говорил четко, короткими рублеными фразами:

— Противник впервые прорвался на флангах городской заставы: севернее водокачки и в районе парка… Прикрывающих сил не было: всех пришлось послать на защиту границы… К 12.00 противник овладел мостом и вскоре занял центр города… Под угрозой окружения я дал приказ об отходе… На левом фланге, у села Пралковцы, был временно организован новый рубеж с целью оттянуть силы противника и помочь отходу основной группы, а также эвакуации раненых… В настоящее время положение следующее. Заставы 1-й комендатуры (крайний северный фланг) смяты немецкими танками, сведений о ней нет… 2-я комендатура после упорной обороны и ряда контратак тоже отошла и закрепилась на рубеже, примерно в 10—12 километрах от границы… 3-я комендатура, обратив в бегство два вражеских батальона — обычной пехоты и войск СС, тоже под угрозой окружения с флангов несколько оттянулась назад… 4-я комендатура капитана Дьячкова, как я уже докладывал, вместе с отрядом городского ополчения до полудня обороняла город, а затем по моему приказу отошла, имея в своем составе подразделения обслуживания и часть штаба погранотряда… На участке 5-й комендатуры противник активности не проявлял… Таким образом, погранотряд имеет сейчас четыре комендатуры… Точных сведений о потерях еще нет, но полагаю, что в строю не меньше двух третей личного состава… Жалею, что мой заместитель по политчасти в отпуске… Однако моральное состояние бойцов и командиров хорошее, к дальнейшему бою готовы.

Тарутин сел. Лицо его было бледным, на лбу блестели капельки пота.

«Так вот зачем он заставил нас окапываться там, в поле… — подумал Орленко. — Сколько же у него осталось людей? Наверно, человек восемьсот. И наших сотни полторы… Не так уж мало!» Слушая других командиров, секретарь горкома постепенно успокаивался. Большинство подразделений, кроме укрепрайонцев и полка майора Хмельницкого, людских потерь почти не имели и тоже рвались в бой. «А ведь город еще можно вернуть».