Орленко удивленно взглянул на него.
— А ты чего здесь, хлопчик?
— Смотрю…
Орленко пошел обратно. На мостовой валялись трупы немцев. Ополченцы толпились вокруг них, у некоторых в руках были взятые у мертвых автоматы. Рядом с подъездом стоял на тротуаре небольшой ротный миномет и полупустой ящик с минами. Циркин и Мельник уже снова спорили, на этот раз о том, кому должен принадлежать трофей.
Секретарь горкома спросил их о потерях.
— У меня во взводе все живы, — сказал Мельник. — Один легко ранен, но домой уходить не хочет.
— А у меня трое ранены, двое из них тяжело, — Циркин показал на соседний подъезд, где над лежащими на полу ранеными хлопотали женщины, делая им перевязки. — Зато, — как бы оправдываясь, добавил он, — все восемь немцев остались здесь, никто не ушел.
Орленко отыскал шофера Костю и послал его за машиной.
— Отвезешь раненых в госпиталь, — сказал он. — А если встретишь кого-нибудь из наших — направляй их сюда!
Отряд пошел дальше.
Дома скоро кончились. Начиналось изрытое канавами и котлованами поле будущего стадиона. За ним слева полого сбегал к реке берег, а прямо, у излучины, маячила толстая каменная башня водокачки. Поле простреливалось с той стороны — то и дело взлетали вверх пыль, комья земли, словно кто-то неуловимо-стремительный пробегал стометровку. Изредка взрывались мины — ухо уже хорошо различало их свистящий клекот.
Ополченцы рассредоточились и стали выбегать из-за укрытия по одному, по два. Они бежали к берегу, к кустам, где виднелись пулеметные гнезда и зеленые фуражки пограничников. Там был рубеж.
Прыгая из канавы в канаву, Орленко добежал до крайнего гнезда. Командир расчета, скуластый сержант с рассеченной бровью, увидев человека в гражданском с винтовкой, испугался и выхватил из-за пояса гранату. Но, догадавшись, что это не диверсант, а свой, обрадовался.
— Располагайтесь здесь, — он показал вдоль берега, — и окапывайтесь. Лопаты есть?
— Нет…
— Что же вы…
Он вышвырнул на бруствер свою маленькую саперную лопатку.
— Только скорее! — предупредил он. — А то, видите, немцы сейчас вброд пойдут.
Орленко, облюбовав для себя заросший кустами холмик на берегу, с лопатой и винтовкой в руках пополз к нему. Ополченцы ползли за ним.
Но окопы вырыть не удалось. На том берегу послышались громкие крики, как будто в воздух поднялось разом несколько сотен ворон, и командир отряда из-за кустов увидел длинную зеленую цепь немцев, спускающуюся к воде. Их было много, очень много, наверное, не меньше батальона. Но пограничники не стреляли, и ополченцы, глядя на них, тоже не стреляли. «Хотят подпустить ближе», — понял Орленко и вспомнил знаменитую «психическую атаку» из фильма «Чапаев». Но немцы не были похожи на каппелевцев — они бежали по мели, подпрыгивая, словно резвясь, и орали хриплыми, натужными голосами.
Наступающие напоминали пьяных. Они падали и снова вскакивали, проваливались по пояс в ямы, поднимая фонтаны грязно-желтых брызг, размахивали над головой своими черными автоматами и что-то кричали, кричали…
Смотреть на них было смешно и страшно. «А ведь сейчас кто-то из них умрет…» — подумал Орленко и, чувствуя приступ злобы, стал намечать себе жертву. «Убью-ка вот этого, с галунами на погонах. Кто он, кажется, унтер?» От нетерпения он даже зажмурился. «Скорее бы!»
И вдруг слева заговорил пулемет. За ним другой, третий… Крик на реке прекратился. Но тут же с того берега ударили десятки минометов. Над головой словно пронесся ураган и разорвался грохотом за спиной. Кусты затрещали от осколков, один оцарапал ухо, другой руку. «Жив!» — радостно промелькнуло в мозгу у Орленко, и он даже не поморщился от боли. Он едва успевал перезаряжать винтовку — возле него на траве дымилось уже с десяток пустых гильз. Унтера перед ним не было. Цепь немцев разорвалась и превратилась в редкий частокол, который, однако, продолжал приближаться. Прямо на холмик бежали двое солдат: один высокий, рыжий, без пилотки, с засученными по локоть рукавами, другой коренастый и узкоглазый, похожий на узбека, в мокром по грудь мундире. Орленко выстрелил, и долговязый, словно споткнувшись, упал на колени, тюкнулся носом в воду. Коренастый остановился и, прижав автомат к животу, застрочил… Орленко едва успел спрягать голову за пенек: пули застучали в дерево, разбрасывая вокруг щепки… И вдруг автомат смолк. «Ура!» — крикнул кто-то сзади. Над головой камнем пролетела граната и, зашипев, разорвалась в воде. Орленко выглянул. Коренастый немец уже был на берегу. Он стоял на четвереньках и упрямо бодал головой воздух, его автомат болтался на шее. Орленко прицелился и вдруг остолбенел. Немец поднял голову и застонал. Из его пустых, провалившихся глазниц двумя густыми потоками лилась кровь. «Он ослеп!» — с ужасом подумал секретарь горкома, вскочив, спрыгнул с холма, подбежал к раненому и поволок его в кусты…
Он прислонил немца спиной к пеньку, снял с него автомат, флягу и круглую рубчатую банку, в которой вместе с галетами лежал индивидуальный пакет. Секретарь горкома зубами разорвал его и, заткнув немцу глазницы ватой, стал делать перевязку. Тот уже не стонал, а хрипел, хватаясь холодными пальцами за руку. Секретарь горкома дал ему пить. Но раненый не мог глотать, он задыхался и пускал пузыри. Орленко вытер со своего лица брызги и почуял запах спирта. «Так вот что у них там…» Он отдернул флягу. Немец рухнул, больно ткнув его сапогом в колено, и вытянулся.
