Возрождение - [42]

— «Буртон, — сказала она, — чувствовали ли вы когда-нибудь желание умереть и покончить со всем потому, что не можете больше бороться?»

— «Не могу сказать, что чувствовал это, мисс», — ответил я, — «но знаю, что это часто случается с хозяином». — Может быть, она пожалела вас, сэр Николай, она жалобно всхлипнула и закрыла лицо руками. Я выскользнул из комнаты и, хотите поверить мне, сэр, принес чай так скоро, как только мог, а к этому времени она взяла себя в руки.

— «Глупо иметь гордость, если вам приходится работать, Буртон, — сказала она. — Я буду очень благодарна за… если вы одолжите мне деньги, и я счастлива иметь такого друга…» — и она протянула ручку, право она сделала это, сэр Николай, и в жизни я не был так горд. Знаете, сэр, она настоящая лэди до кончиков пальцев. Я пожал ее ручку так осторожно, как только мог, а затем мне пришлось высморкаться, так странно я себя чувствовал. Я сразу же вышел из комнаты, а когда вернулся за подносом, она была уже в шляпе и записка для вас была написана. Я взял фиалки и стал заворачивать их, чтобы ей удобно было взять их с собой, но она остановила меня.

— «Благодарю вас, я их не возьму, — сказала она. — Фиалки так скоро вянут, а мне надо еще пойти за покупками прежде, чем отправиться домой.»

— Я знал, что это не так. Она просто не хотела взять их, чувствуя, быть может, что на этот раз достаточно поступилась гордостью, согласившись взять мои деньги, так что не сказал ничего, а только пожелал, чтобы она чувствовала себя лучше, когда, в субботу, придет снова в нашу парижскую квартиру. Она ничего не сказала, только приветливо улыбнулась мне и вышла, кинув головой.

Я не мог ответить Буртону и тоже только кивнул головой, после чего милый старик оставил меня одного. Все мое сердце разрывалось от боли и угрызений совести. Когда он ушел, я схватил письмо и открыл его.

«Сэру Николаю Тормонду, Баронету.» (начиналось оно.)

«Милостивый Государь.

Обстоятельства вынуждают меня работать, так что мне придется остаться у вас на службе — если только вы нуждаетесь во мне. К несчастию, я совершенно беззащитна и поэтому должна обратиться ко всему, что только есть в вас благородного, с просьбой вести себя в дальнейшем так, чтобы мне не пришлось снова отказываться от места.

С совершенным почтением

А. Шарп.»

В агонии я откинулся в кресле. Моя дорогая! Моя королева, даже следы ног которой я боготворю, вынуждена была написать мне подобное письмо.

Я чувствовал себя животным, которому нет имени. От меня отлетели все мои цинические взгляды на женщин — я увидел себя тем, чем был весь день — эгоистом, не сочувствующим, по-настоящему, ее горю, а только игравшему на нем в свою пользу. С этого момента, весь остаток дня — а также и ночь — я переносил все угрызения совести, какие только может испытать человек. А на следующий день мне пришлось остаться в кровати, так как я натворил что-то со своим плечом, когда ложился без посторонней помощи.

Когда я узнал, что не смогу быть в Париже в субботу — день, когда должна была придти Алатея, — я послал Буртона с запиской в магазин на Авеню Моцарт.

«Дорогая Мисс Шарп.

Глубоко благодарю Вас за Ваше великодушие. Я совершенно пристыжен своею слабостью и могу Вам обещать, что Вы не напрасно обращались к моему благородству. Так как я вынужден оставаться в кровати и не смогу быть в Париже, я был бы очень обязан, если бы вы снова приехали сюда в том случае, если Вы получите это вовремя.

Искренне Ваш

Николай Тормонд.»

После этого, я не спал всю ночь в тревожных мыслях и размышлениях о том, получит ли она мою записку достаточно скоро, чтобы придти.

Все снова и снова в моем воображении вставала картина — она, сидящая и рыдающая в комнате Буртона. Мой постыдный поступок был последней каплей. Буртон выказал порядочность, сочувствие и внимание, которые можно было ожидать с моей стороны. И подумать только, что ее заботит денежный вопрос и что она вынуждена была занять деньги у моего старого лакея — гораздо большего джентльмэна, чем я сам — что я ничем не могу быть ей полезен, не могу помочь ей никаким образом. Больше я не могу жить в этой постоянной тревоге; как только я почувствую, что между нами, хоть немного, восстановился мир, я попрошу ее стать моей женой, чтобы я мог дать ей все. Я скажу ей, что не жду от нее ничего и хочу только иметь право помогать ее семье и окружить ее покоем и довольством.

Воскресенье.

В одиннадцать часов утра в субботу я все еще был в постели. Меня очень рано навестил доктор и настоял, чтобы я пользовался полным покоем до понедельника. Поэтому Буртон пододвинул к моей кровати столик, на котором я разложил все мои бумаги и прочее. Он спросил меня, также, не может ли мисс Шарп, как только придет, ответить на несколько только что полученных писем.

— Буртон, может быть ей будет не совсем удобно оставаться со мною наедине. Не можете ли вы остаться в комнате, пока я диктую, под тем предлогом, что вам нужно убрать ящики.

— Очень хорошо, сэр Николай.

Когда он отвечает этими словами, я знаю что он не совсем согласен.

— Выкладывайте, что вы думаете, Буртон.

— Видите ли, сэр Николай, — он кашлянул, — мисс Шарп так понятлива, она сейчас же будет знать, что не похоже на то, чтобы ваши вещи были в беспорядке и что вы нарочно велели мне остаться. Ей может быть неловко…