Возраст дожития - [39]

– То иди себе, то проходи, ты уж, Клавдия Степановна, определись, а то я растерялся.

– Проходи, проходи, это я так, от вредности природной сказала. У тебя с братом лет двадцать разницы?

– Двадцать один, я последний в семье, можно сказать нежданный.

– Сколько же у вас там детишек было?

– Двенадцать.

– Вот и дочь моя, хоть и не двенадцать, а четверых детей родила. Только всего двое остались, да и я без сына теперь живу и без мужа. Всех тот пожар унес, и моих, и дочкиных. Ты поди знаешь, она с ума сошла, когда и сына, и мужа, и брата потеряла, да еще дочь новорожденную, а потом и отец умер. С тех пор я постоянно к дочери езжу, только все это, боюсь, зря, не узнает она никого, ей то вроде получше становится, а то опять ничего не помнит. В прошлом году ее старший из армии приезжал, так она и его не узнала. Сидела как каменная, а потом кричать начала что-то невообразимое. Ну мы и ушли с внуком, точнее сбежали. Он потом сразу уехал, только поел дома, и на поезд. Это я к чему все говорю, а к тому, что меня нельзя осуждать за то, что я сделала. Я за родных своих мстила.

– То есть ты, Клавдия Степановна, признаешь свою вину в убийстве нескольких человек?

– Признаю, чего же не признать? Я сама хотела через день идти к вам, только нужно было на кладбище еще раз сходить, попрощаться. Вряд ли я теперь схожу, мне небось пожизненное дадут.

– Внучку на кого оставишь? – Василий Иванович говорил спокойно, будто и не с убийцей разговаривал.

– За ней брат присмотрит, он еще не старый, успеет вырастить.

– Ты мне вот что скажи, Егора-то за что и этих, московских?

– Об Егоре я потом сильно жалела, он хоть и пьяница, а парень добрый, с перепугу я в него пальнула. Жаль его, а этих, которые из Москвы, мне заказали.

– Ты в киллеры зачем подалась? Ну месть, это я еще могу понять, а другие?

– Хотела внучку обеспечить, денег заработать, и не спрашивай, где те деньги, не найдешь все равно, а я не скажу. Зря я, что ли, такой страшный грех на душу взяла! – Женщина повысила голос, но он неожиданно сорвался, и она разразилась рыданиями. Василий Иванович терпеливо ждал, когда она успокоится, а потом произнес:

– Ты внучку покорми и сама поешь, теперь не скоро блинов отведаешь. Потом пойдем в отдел, там я твои показания запротоколирую.

– Вась, а может, ты еще сделаешь такое доброе дело, отведешь меня на кладбище?

– Посмотрим, сперва протокол, потом я сам за тебя попрошу. Московские уж не знаю, что скажут, только я очень попрошу. Надеюсь, к Серегиной смерти ты не имеешь отношения?

– Не имею, сама голову сломала, кому это он помешал. Парень вроде не плохой был, вы его жену проверьте, она баба здоровая, вполне могла придушить его.

В это время в комнату вбежала Маня и, плюхнувшись за стол, схватила блин и сунула его в рот.

– Руки помой! Куда с улицы сразу за стол, вся чумазая, как трубочист, – Клавдия Степановна осеклась, и ее глаза наполнились слезами. Она судорожно обняла ребенка и прижала к себе.

– Ба, ты сто это, пачешь?

– Нет, моя хорошая, просто в глаз попала соринка. Ты ручки помой, покушай, и я тебя к дяде Юре отведу, а мне надо уехать.

Девочка не услышала последних слов бабушки, она пока еще радовалась всему, что с ней происходило.

Я смотрю в окно на проплывающие по небу облака, на яркую, свежую листву и пытаюсь понять, какое сейчас время дня. За окном лето или поздняя весна, это даже я понимаю, а вот сколько времени… Вроде бы уже приносили завтрак и целую горсть таблеток, а может, и нет. Уже какое-то время я нахожусь в палате, не знаю, как давно, но тут мне больше нравится. На окнах стоят решетки, они мне не мешают, я к ним привыкла. Теперь мне не делают уколов, от которых все время хотелось спать, только таблетки, их много, и медсестра бдительно следит, чтобы я их проглотила. Входит здоровая, мощная тетка в голубом медицинском халате. Я заметила, тут все ходят в голубом, и врачи тоже, даже больным выдают синие пижамы, но поскольку они старые и застиранные, то тоже издали кажутся голубыми.

– Проснулась, будешь себя хорошо вести? Тогда обойдемся таблетками, а начнешь опять бузить, позову санитаров, сделают укол и отправят к буйным. Ну так что, будешь умницей?

– Я разве бузила? Ничего не помню, я что, правда вела себя как ненормальная? У меня в голове будто ластиком все стерли, мне сколько лет сейчас? А как меня зовут?

– Не все сразу, ты вот вспомнила слово «ластик», значит, память начинает восстанавливаться. Доктор сказала, чтобы я тебе ничего не подсказывала, сама постепенно должна вспомнить.

– А когда врач придет?

– Скоро, ты не переживай, сегодня она будет, вот с новыми пациентами закончит, и сразу к тебе.

– Последний вопрос можно?

– Валяй.

– Что у меня с руками, откуда такие шрамы? Вы знаете?

– Да, ты совсем не помнишь ничего, ты же на пожаре обгорела. Тьфу, все же проболталась! – Медсестра досадливо махнула рукой. – Пойду я, некогда мне с тобой говорить.

Я осталась одна. Вчера в палате кто-то лежал на соседней койке, но сейчас никого не было. За окном по-прежнему проплывали облака, шелестела зелень, громко пели птицы. Наверное, все же сейчас утро, вон как пичуги разоряются. На горизонте неожиданно появилась черная туча, и из нее высунулась голова без лица. Длинные спутанные волосы, больше похожие на змей, разметались по всему небу, закрывая солнце. Резко потемнело, из тучи высунулась грязная, с длинными ногтями рука и потянулась ко мне. Я закричала и проснулась от того, что меня трясли за плечо.