Возмездие - [8]

Лгать я никогда не умела: краснела, бледнела, заикалась, боялась поднять взгляд, и всем становилось понятно, что эта монетка — квантовый рубль из кармана фальшивомонетчика.

К тому же, я сомневалась, что смогу связно говорить, да и вообще вопрос — решусь ли посмотреть мужу в глаза. Оттого, прислонившись к закопченному по самую крышу, дрожащему стеклу, просто позволила себе расслабиться и закрыть глаза.

В город добралась к обеду.

Шла по родной улице, вертела головой, ничего в округе не узнавая: все было чуждым и в то же время привычным, словно немного переменившимся, будто я смотрела сквозь искажающее реалии стекло.

Вон магазинчик со всякой мелочевкой, куда я любила заглядывать после получки — покупала разнообразные статуэтки, рамки, подставки под кружки со смешными котами: толстыми, черными, с лукавым прищуром в желтых глазах. Тащила все это добро в дом, а Вадим качал головой — мол, на что только деньги тратятся. И вроде бы магазинчик этот был маленьким и уютным, а оказалось — в два этажа.

Или вон тот безработный, что сидит с дырявой шляпой в протянутой руке, расположившись у магнитных дверей супермаркета. Почему-то я всегда сторонилась его, боясь, что из густой рыжей бороды выберется какая-нибудь живность и обязательно запрыгнет мне в волосы. Или, что прикоснувшись ненароком к его грязной, заскорузлой коже, заражусь неприятной болячкой.

И вот тогда — когда шла, вертя головой направо и налево, я впервые рассмотрела его настоящего: рыжебородого, грязного, безногого, хотя ходила этой дорогой каждый день в течение нескольких лет, а он всегда сидел в одном и том же месте.

Сердце сжалось, кольнуло остро — так, что в бок отдало: мужчина, сидящий у дверей большого магазина, нестриженый, косматый, глядящий на прохожих из-под густых бровей с бессилием, обреченностью умереть на этом месте — человек. Не пес, которого можно пнуть, если нога поднимется, не червяк, что валяется на асфальте после обильного дождя: толстый, диковинно скрученный. Нет, этот калека — живой человек. Со своими мечтами, вкусами, пристрастиями.

Я остановилась, будто споткнулась, а сзади кто-то раздраженно буркнул: «чего встала, дура».

Люди обтекали нас — меня, замершую посреди оживленного проспекта и его — грязного, никому не нужного инвалида, и воздуха мне стало мало. Не было сил разжать зубы, чтобы открыть рот и заорать: «обернитесь»!

Словно почувствовав этот немой настрой, мужчина поднял глаза, и взгляды наши пересеклись. В его взоре не оказалось мольбы или слезливости, что было присуще обыкновенным попрошайкам, кто неплохо зарабатывал под «крышеванием» вышестоящих чинов. Он просто смотрел — ясными, не задурманенными алкоголем глазами. И меня словно кто в спину толкнул — подошла к нему, опустилась на одно колено и сказала:

— Простите меня, ради Бога, простите.

«С ума сошла» — сказал кто-то поблизости, но мне было плевать, потому что я отчетливо помнила, как это — в одночасье потерять всё. Ведь неведомо — ни мне, ни кому бы то еще, что заставило этого мужчину сесть здесь с протянутой рукой. Обстоятельства ли, голод, глупость, неважно, но вот сейчас, сегодня он здесь. Сидит, недоуменно глядя на мое перекошенное лицо, и пытается что-то возразить, подтолкнуть, чтобы встала, но я лишь покачала головой и незаметно положила в его холодную ладонь последнее, что осталось от материного наследства — еще одно кольцо: золотое, без камней и завитушек. После, встала и ушла, не оглядываясь. Унося никем непрошеную жалость вместе с собой.

Впечатлений, и правда, оказалось многовато.

Все навалилось разом: звуки — гомон, суета. Запахи — духов: сладких, шипрово-удушающих, которыми обычно пользуются женщины за пятьдесят; вонь от выхлопов; аромат вареной кукурузы, что продавали прямо тут: из кастрюли, накалывая тугие кочаны длинной серебряной вилкой.

От изобилия затошнило, закружилась голова.

Я остановилась на миг, прислонившись лбом к шершавой коре клена, передохнула минутку, а потом заспешила домой.

Зашла к соседке за комплектом запасных ключей, забрала их, ничего не объясняя, и направилась в квартиру.

***

В прихожей витал аромат мужниного парфюма: слегка ванильного, но по большей мере табачного. Еще немного пахло лаком — недавно покрывали им паркет.

От домашней атмосферы — родной, привычной, на глаза навернулись слезы. Захотелось раскинуть руки и завопить от счастья. Как много переменилось со вчерашнего утра! Так много, что не вмещалось — выплескивалось через выступившую влагу на ресницах и барабанило отчаянным сердцебиением…

Я скинула лакированные туфли на сплошной подошве, и, таясь: будто бы не домой вернулась, а в чуждое место, прошла по коридору, по пути заглядывая в комнаты.

Вадим был на кухне: пил кофе и просматривал какие-то бумаги.

Такой сосредоточенный, хмурый на вид, но до боли родной человек. Разом захотелось обнять его, прижаться, раствориться. Забыть эту сумасшедшую ночь. Вычеркнуть из памяти, словно и не было! Остаться прежней — светлой девочкой-хохотушкой, напрочь позабыв о том, что случилось в старой, вонючей, промасленной кибитке.

Но, я замерла на пороге, почувствовав, как горло свело: ни слова не вымолвить. Заморгала, стараясь не впасть в истерику.