Возмездие - [15]

Так что, приступить к осуществлению своего, самую малость безумного, плана, я собралась с легкой душой.

Первым делом я нашла стрельбище. В десятке километров от города, старое, полузаброшенное, заросшее бурьяном аккурат по пояс.

Высокий забор местами покосился, предоставив некоторый обзор, чем я не побрезговала воспользоваться. На территории тут и там стояли хлипкие домишки, больше напоминающие сарайчики, на центральную каменную тропинку покушалась некошеная, пожелтевшая трава, кое-де выросшая по макушку.

От усадьбы веяло неприветливостью. Прибавив к виду заброшенности еще и низкие, свинцовые небеса, что грозили вот-вот свалиться на голову, сыпануть то ли дождем, то ли градом, размером с перепелиное яйцо, я подумала, что вряд ли Вселенная благоволит моей затее. Соглашаясь с мыслями и погодой, ветер солидарно забрался под куртку, ущипнул за живот, и я пожалела, что выбралась из машины.

Впечатление безнадежности и какого-то злого настроя производил и управляющий стрельбища — седой, хмурый дед с густыми, черными бровями. Он встретил у ворот, где я и стояла, оперевшись спиной о водительскую дверцу «Мазды», и сунув замерзшие кисти в узкие карманы.

Дед вышел, окруженный четырьмя здоровенными псами, от вида которых оторопь взяла. Собаки ворчали и терлись об выцветшие брючины хозяина, а тот, увидев меня, не замедлил скрестить руки на груди. Собаки, почуяв хозяйскую враждебность, беззвучно оскалились. Давно заживший укус бешеной дворняжки неприятно заныл.

— Чего тебе, — зыркая из-под своих кустистых бровей, поинтересовался дед.

— Это ведь стрельбище? — игнорируя неприветливость, спросила я в свою очередь.

— Ну, оно самое. Тебе чего надо? — повысил голос дед.

Собаки принялись хлестать себя хвостами.

— Теперь понятно, отчего тут так пусто. Ты, дед, совсем вежливость растерял. Впрочем, как и всех желающих выпустить пулю-другую.

От моей наглости, граничащей с хамством, дед потерял дар речи, но собрался с силами быстро. Нахмурился пуще и спросил сурово:

— Ты-то стрелять собралась? — вышло у него уж больно пренебрежительно.

Я на такое поведение отреагировала привычным пожатием плеч. Внимательно посмотрела старику в глаза и кивнула. Дед, прищурился, подумал минуту, а затем молчаливо посторонился. Собаки же, чувствуя перемену настроения, вдруг замели хвостами, а одна даже вздумала выть. В сочетании с окружающим пейзажем и погодой, получилось жутковато.

Я, бредя за хозяином след в след, тряхнула головой: реакция людей на выражение моего лица и блеск глаз, стала приедаться. Все почему-то принимались соглашаться с моими доводами, просьбами, иногда даже смиряться с откровенным самодурством. Дед вон, тоже не отличился.

Он шел впереди, фальшиво громко шаркая ногами, обутыми в какие-то лапти. Будто нарочно подражал старости, укрепляя известность о бедности пенсионеров. Но, не смотря на шарканье, растянутые треники с обвисшими коленками, дед на вид был довольно крепким — высоким, с прямой спиной, идеальной осанкой и широким разворотом плеч. Как бы ему не хотелось выглядеть жалко — не выходило. Я разглядела и сильные, крепкие руки, что хлопали собак по умным мордам, и жесткость черт, и высокий интеллект в ярких, отнюдь не старческих глазах. К тому же, во всех дедовых движениях угадывалась военная выправка. Впрочем, мнению на этот счет не стоило доверять в полной мере, поскольку военные мне чудились в каждом втором прохожем, а уж в крепком мужчине и подавно.

Мы прошли полигон, завернули за высокую теплицу — что она тут делала, ума не приложу, и очутились перед косым сараем. Дед махнул рукой, давая понять, что дальше пойдет один. Я послушно остановилась. Собаки рассредоточились по территории, и я перестала обращать на них внимание.

Спустя пару минут вернулся дед. Протянул ружье, а я так и осталась стоять — с открытым от удивления, ртом. Подозреваю, что такая гримаса отнюдь не добавляла мне баллов в дедовых глазах, но удивление было искренним во всех проявлениях.

— Что варежку разинула? — прикрикнул старик и потряс рукой. — Бери давай, и хватит уже глазищами зыркать. Поди, не мальчик уже, взгляды твои расшифровывать.

— Ты что, издеваешься, дед? Какое, к черту ружье? Я стрелять приехала из винтовки, в крайнем случае — из пистолета. Или ты думаешь, я на кабана в ближайший ельник с дробиной пойду?

Старик посмотрел на меня как на идиотку, честное слово — не больше и не меньше.

Вздохнув, ружье я таки, взяла.

Когда патронов в кармане не осталось, я присела на лежащее неподалеку бревно и уткнулась лбом в колени. От отдачи онемело плечо, руки дрожали. Попасть по мишени так и не получилось. Ни разу. От бессилия хотелось расплакаться, что было и удивительно — не в характере плакать по пустякам, и еще — обидно. И хоть наивно было полагать, что научусь всему в первый же день, я рассчитывала хоть раз попасть по мишени.

— Давай, распусти еще сопли, — послушалось над ухом.

И как только подкрался, пень старый? То шаркает, что за версту слышно, то будто над землей парит.

— Ты, дед, вместо того, чтоб смеяться, лучше помог бы. Работа это твоя, как-никак.

— Как зовут тебя, обличительница? — вполне человеческим, а не по-старчески брюзжащим голосом, поинтересовался дед.