Возлюбленный мой - [2]

Хотя, сказать по правде, что изменилось бы, будь его больше? Время имеет значение, только если есть возможность что-то исправить, а он и так уже сделал все, что мог.

Дариус, урожденный сын Террора, отреченный сын Марклона, сидел на грязном полу, перед ним горела восковая свеча, а на коленях лежал открытый дневник. Его убежище находилось в дальнем углу пещеры, и освещалось лишь маленьким пламенем, что дрожало на сквозняке. Его одежда, как и обувь, была сделана из грубой, непробиваемой кожи.

В нос ударял запах мужского пота и едкий аромат земли, который смешивался со сладкой вонью разложения плоти лессеров.

И с каждым вдохом, казалось, это зловоние лишь усиливалось.

Перелистывая страницы пергамента, он будто возвращался в прошлое, вспоминая один день за другим, пока в своих мыслях окончательно не удалялся от реальности.

От желания очутиться дома он испытывал практически физическую боль, его пребывание в этом лагере напоминало скорее ампутацию, чем переселение.

Он воспитывался в замке, где элегантность и изящество были основой жизни. Внутри толстых стен, что защищали его семью от людей и лессеров, каждая ночь была теплой и пахла июльскими розами, месяцы и годы пролетали легко и радостно. Пятьдесят комнат, по которым он так часто бродил, были отделаны атласом и шелком, обставлены мебелью из ценных пород дерева, везде лежали тканые ковры, а не простые половики. Картины маслом, что блестели в своих золоченых рамах, и мраморные скульптуры в величественных позах – все это было платиновым обрамлением алмаза их существования.

Тогда казалось нереальным, что, в конечном итоге, он окажется здесь. В  непоколебимом фундаменте его жизни все же было  уязвимое место

Бьющееся сердце его матери давало ему право находиться под той крышей, у ласкового домашнего очага. И когда этот любящий, жизненно важный орган остановился в ее груди, Дариус потерял не только любимую мамэн, но и свой единственный дом.

Отчим выгнали его вон и отослал подальше. Враждебность, которую он так долго скрывал, вышла на поверхность, что возымело свои последствия.

Времени, чтобы оплакивать мать, не было. Не было времени, чтобы думать, откуда столько ненависти у мужчины, который едва ли не усыновил его. Не было времени, чтобы тосковать по положению, которое он имел, будучи юношей, воспитанным по всем правилам Глимеры.

Его бросили у входа в эту пещеру, как чумного. И борьба началась еще до того, как он столкнулся с лессерами или стал готовиться сражаться с ними. В первые же сутки пребывания в чреве лагеря, он подвергся нападкам со стороны других стажеров, которые считали его роскошную одежду, единственное, что ему разрешили взять с собой, признаком его слабости.

В то тяжкое время, он смог удивить не только их, но и самого себя.

Именно тогда он узнал, как, впрочем, и они, что, хотя и был воспитан как аристократ, в нем текла кровь воина. И не просто солдата. Брата. Даже без обучения, его тело знало, как действовать в бою, и отвечало на физическую агрессию с пугающей решимостью. Даже сейчас, когда разум боролся с жестокостью его деяний, руки, ноги и клыки все равно были в напряженной готовности.

Это была его другая сторона, неизвестная, непризнанная... она оказалась реальнее, чем отражение, которое он так долго рассматривал в зеркале.

Со временем его боевые навыки стали еще более искусными... и ужас от себя самого стал сходить на нет. На самом деле, другого пути не было: семя его истинного отца, и отца его отца, и отца деда управляло его телом, кожей, костями и мышцами, чистая кровь воина превращала Дариуса в мощную силу.

И яростного, смертельно опасного противника.

Хотя, его тревожило само наличие этой другой стороны. Словно он отбрасывал две тени на землю, по которой ходил, как будто всегда, где бы он ни находился, за ним следовали два отдельных источника света и освещали его тело с разных сторон. И хотя, его ужасные, жестокие поступки унижали те чувства, с которым он был воспитан, Дариус знал, что все это было лишь частью более высокой цели, которой ему суждено было послужить. Именно это спасало его снова и снова... от тех, кто стремился навредить ему в лагере, и от тех, кто желал смерти им всем. По идее, Бладлеттер являлся их уордом[1], но вел себя, скорее, как враг, даже когда обучал их способам ведения войны.

Хотя, возможно, в этом и заключалась вся суть. Война была уродливой независимо от того, какая грань была на виду: была ли это подготовка к ней, или участие.

Обучение Бладлеттера было жестоким, его садистские замашки требовали деяний, с которыми Дариус не желал иметь ничего общего. Воистину, Дариус всегда выходил победителем в состязаниях между стажерами... но он никогда не участвовал в изнасилованиях, что следовали в наказание побежденным. И он стал единственным, чей отказ был принят. Сначала Бладлеттер пытался бороться с ним, но когда Дариус почти победил его на поле, мужчина больше никогда к нему не приближался.

Тех, кто проигрывал Дариусу – а в лагере их было множество –  наказывали другие. И обычно именно в это время, когда остальная часть лагеря наслаждалась зрелищем, он находил утешение в своем дневнике. Воистину, он не мог даже голову повернуть в направлении бойцовской ямы, в которой в тот самый момент происходила очередная экзекуция.