Воздушный шарик со свинцовым грузом - [22]

– Мне, пожалуйста, бутылку шампанского и бутылку коньяка, – попросил я.

Буфетчица искоса глянула на меня, затем снова уставилась в потолок.

– На вынос не продаем, – лениво проговорила она.

– А я и не собирался выносить.

– Продаем только в разлив.

– Даю слово разлить все, что окажется в этих бутылках.

– Молодой человек, вы что, не понимаете? – Буфетчица повысила голос: – Продаем только в разлив. Вынос строго воспрещается.

– Это вы не понимаете, – сказал я. – Здесь, в этом дворце, находится самая удивительная, не считая, конечно, вас, женщина на свете. Одного ее взгляда достаточно, чтобы укротить бешеного леопарда. И вы предлагаете мне поставить перед нею шампанское или коньяк, разлитые по граненым стаканам? Да я со стыда сгорю. Хорошо, если вы при всей своей внешней прелести такая бесчувственная, налейте мне коньяк и шампанское в две хрустальные вазы и продайте вместе с ними.

– У нас нет хрустальных ваз, – сказала буфетчица, с любопытством поглядев на меня и улыбнувшись краешком рта.

– Вот видите. У вас нет хрустальных ваз, а у меня нет денег, чтоб их купить. Но я пытаюсь сделать невозможное. Так попытайтесь же и вы и продайте мне коньяк и шампанское в бутылках. А я помолюсь, чтоб этот ваш маленький грех перед буфетом был зачислен в ряд благодеяний перед человеством.

– Ты тоже из этих… из артистов? – спросила буфетчица, улыбнувшись вторым уголком рта.

– Что вы, где уж мне. Я… я почтальон. Если вы дадите мне ваш адрес, я круглый год буду приносить вам поздравительные открытки. Вас как зовут?

– Надей.

– Надя… Наденька.... Какое замечательное имя. Оно вселяет в меня надежду. Не обманите ее, продайте мне бутылку коньяка и бутылку шампанского.

Надя покосилась на дверь.

– Ладно, – сказала она. – Тару потом вернешь. Только давай по-быстрому.

Она упаковала бутылки в пластиковый пакет, я расплатился и, не удержавшись, нагнулся через прилавок и поцеловал ее в щеку.

– Но-но, – сказала Надя, впрочем не отстраняясь. – Побереги поцелуйчики для этой своей… укротительницы леопардов… Почтальон, – хихикнула она.

В это время двери распахнулись, и в уютный интим буфета валом повалила публика, насытившаяся зрелищами и жаждущая хлеба. Меня мигом оттерли от прилавка. Расцветшая и понежневшая на мгновение Надя сразу же потускнела и огрубела, в ее жестах и осанке появилось что-то профессионально отчужденное и хамоватое, а в голосе зазвучали пронзительные, как скрип колодезного ворота, нотки:

– А ну не напирайте там! Прилавок хотите сломать? Что вы мне свои деньги суете, не видите, я еще человека не обслужила. Как дикари, честное слово!

Я отошел от прилавка с заветным пакетом в руках и какою-то грустью внутри. Впрочем, долго погрустить мне не удалось, поскольку в буфет нагрянули мои приятели.

– Ну, – требовательно поинтересовались они, – как мы выступили?

– Бесподобно, – ответил я.

– Так-так. Мы, значит, бесподобно выступили, а цветы Люсьене подарил?

– Она все-таки женщина. Когда вы станете женщинами, я вам каждый день по букету дарить буду.

– Говорят, ее леопардиха чуть тебя не загрызла?

– Врут, – ответил я. – Как она могла меня загрызть, если у нее зубов нет?

– Что значит нет зубов? – опешили мои друзья.

– Нет значит нет. Люсьена сама ей спилила зубы в целях безопасности. А когда выпускает ее на сцену, надевает ей бутафорские, чтоб впечатления не портить.

– Какая беспардонная брехня!

– Не верите – спросите у Люсьены. Да вы нарочно суньте ей руку в пасть и пощупайте. Шпон, картон и пенопласт. Только не проболтайтесь никому, а то Люсьена меня убьет. Где она, кстати?

– Леопардиха?

– Да к черту леопардиху. Люсьена где?

– Наш мальчик, кажется, влюбился, – залыбились мои друзья. – В гримерке она, где ж ей быть еще. Да наплюй ты на нее, она не приведи господь что за стерва. И старше тебя лет на десять. Поехали, отметим наше выступление.

– Вы езжайте, – сказал я, – а я после подъеду.

– Когда?

– Денька через два. Или сколько там еще конгресс продлится?

Друзья мои только головой покачали.

– Смотри, не погибни на этой неравной войне. Люсьена пленных не берет. Что написать на твоем похоронном венке?

– «Павшему герою от скорбящих идиотов». Запомните меня молодым и идите к черту.

Мы нежно распрощались, и я отправился искать Люсьенину гримерку. Оживление за кулисами улеглось к тому времени до полнейшего штиля, артисты либо разбрелись, либо разъехались по домам и гостиницам, и лишь в одном из закутков мне удалось обнаружить двух рабочих сцены. Они расположились у пожарного щита, дымя папиросами и потягивая портвейн из пластиковых стаканчиков, на свой лад отмечая завершение первого дня конгресса.

– Привет, упыри, – сказал я.

– Здоров, циклоп, – ответил они.

– Чего это «циклоп»?

– А ща в глаз за упырей получишь… Портвейну хошь?

– Не, – ответил я, – спасибо. У меня снаряды помощнее. – Я звякнул пакетом. – Люсьену Тамм не видели?

– Где там? – не поняли они.

– Ну здесь где-то.

– Так там или здесь? Че ты нам по ушам ездишь? Пьяный, что ли?

– Ага, – ответил я. – Я всегда пьяный.

– Уважаем, – одобрительно кивнули они. – Портвейну хошь?

– Не хочу, – ответил я. – Вы что, Люсьену Тамм не знаете? Ну фокусница с леопардихой.