Война Катрин - [62]

Я вспомнила молодого немца из магазина фототоваров, того, который спас мне жизнь, а потом написал записку. Сложись все иначе и не встреть я Этьена, я вполне могла бы полюбить этого человека. Мы могли бы целоваться, держаться за руки, строить планы на будущее. Он бы мечтал о фильмах, которые снимет, а я – о замечательных кадрах, которые мне удастся подстеречь. А потом я сидела бы на табуретке, как эти три женщины, и меня бы ненавидели «добрые французы», те самые, что донесли на моих родителей и еще на многих других.

Я шла и думала обо всем об этом, свет мерк, наступала темнота.

И все это время мимо ехали джипы, на улицах играли музыканты, и люди танцевали в ритме клаксонов американских автомобилей.

Неожиданно я услышала свое имя, его орали на всю улицу.

– Catherine, hi! Catherine, come on![33]

Я узнала солдат, с которыми ехала сегодня утром. Они подхватили меня, помогли залезть в джип. Дали мне кусок хлеба, открыли банку тушенки и смотрели, как я, проголодавшись, ем. Смеялись над моей ненасытностью. Наконец я наелась, подняла голову, и тогда один из них заговорил со мной на правильном французском, хотя и с сильным американским акцентом:

– Катрин, ты не нашла, кого искала, да? У тебя есть семья, дом, куда ты можешь пойти? Скажи нам, мы поможем. Сегодня ты наш талисман.

Вот таким образом ночью 26 августа на американском джипе я попала в Севр. Вылезла из автомобиля и стала звонить у главных ворот, которые, как обычно, стояли на запоре. Это хорошо – я боялась снова увидеть открытую дверь, а за ней разор. Чайка с фонариком в руках подошла к металлической решетке и распахнула ворота, чтобы пропустить автомобиль. Узнав меня, она с такой силой обняла и прижала меня к себе, что чуть не задушила. Чайка пригласила солдат остаться переночевать, но тот, кто говорил по-французски, объяснил, что они взяли джип без разрешения начальства, так что должны как можно скорее вернуться в часть, а то у них будут крупные неприятности. На прощание они подарили мне несколько пачек сигарет, шоколадки и по очереди меня расцеловали. Я спросила, куда послать фотографию с пирамидой, и один из них написал на клочке бумаги свой адрес в штате Аризона.

Кенгуру, он преподавал у нас мимическое искусство, тоже подошел к воротам и тоже обнял меня изо всех сил. Они вдвоем с начальницей отправили меня спать, сказав, что говорить мы будем завтра утром на свежую голову. И проводили в комнату, где, кроме меня, больше никого не было. Я заснула сразу и проспала десять часов подряд.

32

Я открыла глаза и не сразу поняла, где я. Комната ну совершенно незнакомая, зато когда я вышла в коридор, то узнала левое крыло замка и почувствовала счастье – такое, что ко мне даже вернулись какие-то надежды. Я помчалась по лестнице вниз, открыла дверь и очутилась в парке, где провела столько счастливых часов. В парке никого не было, все были в столовой. Я сразу догадалась, как только у меня забурчало в животе.

Влетела в столовую, ища взглядом Сару и Жанно. Встретилась глазами с Жанно, он вскочил и, не помня себя от радости, кинулся меня обнимать. Жанно вырос, возмужал и с высоты своих метра восьмидесяти целовал меня в макушку, не выпуская из объятий. Все ребята подняли головы от тарелок, смотрели на нашу встречу и принялись аплодировать. Я уткнулась в солнечное сплетение Жанно, а потом обернулась и увидела в глубине столовой нашу повариху Мышь, Жирафу, Землеройку, Кенгуру и еще несколько человек, мне совсем незнакомых. Они подошли ко мне, я расцеловала каждого, и мне стало хорошо – наконец-то я оказалась там, где меня ждали. Мышь прекратила всеобщий восторг – но только после того, как крепко обняла меня, – заявив, что мне надо поесть, пока обед не остыл. И я вспомнила здешний суп, он был такой, как прежде, жидкий, непитательный, но такой вкусный, когда хочется есть.

Жанно рассказал, что после отъезда Сары он не получал от нее никаких вестей. Каждый день он ждал нашего возвращения, Сары и меня, нас обеих. И тоже участвовал в войне. По-своему. Научился делать фальшивые продуктовые карточки, чтобы Мышь получала побольше картошки для супа и муки для хлеба. Чайка позвала меня и Жанно посидеть к себе домой, в квартиру над библиотекой, где они жили с Пингвином и куда теперь она приходила только ночевать. Я выложила на стол кассеты, пленки, «роллей» и несколько фотографий, какие мне удалось напечатать. Она к ним даже не притронулась, взяла меня за руку и держала. А почему Пингвин не пришел? Я уверена, будь с нами Пингвин, он тут же побежал бы со мной в лабораторию, чтобы посмотреть на мою работу.

Чайка хотела знать обо всем, что со мной было за эти годы. И я стала рассказывать. Рассказывала почти три часа, стараясь не упустить никаких подробностей. Рассказала и о своей фотохронике: от первого снимка с моей провожатой на вокзале и до последнего, с женскими руками, кромсающими пряди на глазах ненавидящей толпы. Не забыла отражений и луж, не забыла портреты исчезнувших девочек, которые все последние месяцы носила с собой в рюкзаке, – единственное, что мне осталось…

Жанно наливал мне воды, когда стакан пустел. Он и Чайка сидели молча, переживая со мной войну, которая мне досталась.