Красные стрелы

МОЯ РЕВОЛЮЦИЯ

Взгляните на карту Белоруссии. В нижней части ее увидите тоненькую синюю извивающуюся ниточку. Это река Птичь, левый приток Припяти.

Здесь, на Птичи, у отлогого ее берега, прошло мое детство. Сверстники резвились, развлекались. Я же был не по возрасту замкнутым, раздражительным. Отец, веселый по характеру человек, кивая на меня, как-то сказал матери:

— Степа наш, не иначе, волком будет. Скоро на людей станет кидаться.

— Не понимаешь ты его, — ответила мать. — Нервный он, впечатлительный. А подрастет — и все приложится. Зато постоять за себя сумеет…

Я тянулся к людям добрым, отзывчивым. Но таких почему-то видел мало. Дядюшка Егор, Матвей Николаевич Бузак, Михаил Иванович Синкевич, Митя Градюшко, Любаша — девочка с белыми, тоненькими, как веточка вербы, косичками — вот и все. А в общем, клочок земли, на котором я жил, казался мне неприглядным.

Может быть, на мой характер повлияло и то, что я всегда был голодным, оборванным, что в шесть лет на моей спине уже появились отметины помещичьего кнута.

У отца нас было одиннадцать — пять сыновей и шесть дочерей. Все мы вместе с родителями от зари до зари гнули спины на помещика. Избы своей не имели, тем более земли. Жили в старом, прогнившем сарайчике на территории имения Дворец.

Имение принадлежало Жилинскому, второму после Радзивилла богачу в Белоруссии. У него имелось более двадцати таких имений и столько же поместий, а всего — сто тысяч гектаров земли. Трудились на него десятки тысяч крестьян, батраков.

Имением, в котором мы жили, управлял Журавский, низенький толстяк с круглой головой и заплывшими жиром маленькими подстерегающими глазками. Служил он помещику верой и правдой. В издевательствах над батраками превзошел даже самого хозяина.

Однажды, помню, мы с отцом несли на длинных шестах два больших ушата. Я сгибался под их тяжестью, а когда ноги окончательно отказали, споткнулся и упал. Тут же, словно из-под земли, вырос Журавский. Он свирепо набросился на меня. Бил до тех пор, пока я не потерял сознания. А отец? Он молчал. Заступиться за меня было бы слишком большим риском для всей семьи…

Когда исполнилось семь лет, меня отправили в соседнюю деревню Заполье к учителю Полевому — «ума набираться». Мать дала две копейки на тетради и, глубоко вздохнув, сказала:

— А на букварь, сынок, денег у нас нет.

— Как же без букваря-то?

— Да ведь не помещики мы. Другие без него обходятся, и ты обойдешься.

Старый залатанный отцовский полушубок по самые щиколотки, рваная овчинная шапка, лыковые лапти, которые сам сплел, — в таком облачении явился я к Полевому. Тот оказался на редкость сердечным человеком. У него учились и другие дети бедняков, не имевшие возможности ходить в школу.

За три зимы я кое-что постиг. Взрослые стали относиться ко мне с уважением, за руку здоровались. Шутка ли — грамотный!

А потом с учебой пришлось расстаться и снова началась тяжелая работа на скотном дворе. Чуть светало, мы с отцом уже на ногах. Направляемся на гумно молотить. Оттуда возвращаемся — корм на сто коров готовим. Три раза в день их накормить надо, два раза напоить.

Наверное, повторяю, все это на мой характер и повлияло. Но не только это. Ведь в такой нищете, как мы, жили, за редким исключением, все белорусские крестьяне, такое страшное детство было у всех моих сверстников.

Летом мне приходилось пасти скот. Часто оставаясь один на лугу, я задумывался о несправедливости окружавшего меня мира. Задавал себе тысячу вопросов, и все они оставались без ответа.

Мой ограниченный детский ум не мог постичь, например, почему белорусы обвиняют в своих несчастьях инородцев — «хохлов» да «кацапов». Но я понимал, что обида наша к русским и украинцам неосновательная, ведь бедствовали они не меньше нашего. Помещик Жилинский поляк. Но над польскими батраками он издевался так же, как над белорусами.

Разобраться кое в чем помог мне дядюшка Егор, герой и инвалид русско-японской войны. Любил он детей и часто приходил к нам, пастушатам, на луг. А мы всегда рады этому. Заслышим постукивание его деревяшки и спешим к нему послушать, о чем-то он сегодня интересном расскажет.

Дядюшке Егору было не больше сорока лет, но выглядел он куда старше. Седой, сгорбленный, заросший. Народ его уважал. О фронтовых подвигах старого солдата неоднократно писали столичные газеты. Об одном из его боевых дел я помню и сейчас.

Как-то солдат Егор получил приказ ночью отправиться к противнику за «языком».

— Без пленного не приходи, — предупредил полковой командир.

Дело предстояло сложное. До Егора в разведку многие ходили, да все неудачно. Японцы очень осторожными стали. Все же наш земляк не сплошал. Он привел пленного. Не простого: повара вместе с дымящейся походной кухней.

Однажды кто-то спросил:

— Дядюшка Егор, — его дядюшкой и взрослые звали, — а чем тебя за того повара наградили?

Бывший солдат ухмыльнулся:

— Странный вопрос. Будто не знаете, как у нас бывает. Кому почетная булава, а кому деревянная нога.

Много повидал солдат на своем веку, много наслышался разных разностей. Мы любили его рассказы о полководцах Румянцеве, Суворове, Кутузове, о далеких странах и мореплавателях. Но охотнее всего говорил он о восстании крестьян во главе с выдающимся белорусским революционером-демократом Кастусем Калиновским. Начинал он обычно так: