Война Катрин - [42]

Наконец мы приехали, навстречу выбежала Алиса, она прыгала и плясала вокруг телеги, как индеец, взглядом умоляя подать ей знак. Я кивнула, и она, зажмурившись, широко улыбнулась.

Мы с месье Марселем отправились в конюшню, распрягли лошадь, убрали телегу, мы были заодно, у нас были общие тревоги. За семейным ужином мы сидели, дружно уткнувшись в свои тарелки. Никто не спросил нас, как мы провели день. Здесь не принято задавать вопросы, и я в этот вечер поняла, что это отличный обычай.

19

Неделя тянулась еле-еле, я все думала о новой поездке в город и об Этьене. Получил ли он мое письмо? Как бы мне узнать?! Наконец-то четверг! Сегодня я напечатаю фотографии. Я представила, что буду работать с увеличителем, увижу, как в ванночке на бумаге начнут появляться лица хозяина, хозяйки, всех остальных, и меня охватило нетерпение. Месье Марсель окликнул меня, когда я еще только собиралась. Он позвал меня в конюшню.

– Ты уверена, что тебе нужно ехать? Может, оставишь пленки жене фотографа? В городе из-за немцев небезопасно. Не знаю, как лучше.

Нет-нет, напечатать свои фотографии должна только я и никто другой. Я еду в Лимож без вопросов. Моя убежденность подействовала, месье Марсель запряг лошадь, и мы поехали. До самого города мы, как обычно, не проронили ни слова. Но теперь это молчание стало совсем другим. Оно нас объединяло.

На этот раз мы договорились, что встретимся в конце дня. Печать требует времени, а мне к тому же хотелось еще хоть немного пройтись по городу. Одной, без сопровождения. О прогулке я месье Марселю не сказала, не хотела его тревожить, но сама с нетерпением ждала редкой минуты свободы и надеялась ею воспользоваться. Все утро я работала в темной комнате. Картинки, которые возникали одна за другой в проявителе, вернули меня к необыкновенному дню, который мы прожили вместе. Я старалась, чтобы получились хорошие фотографии. В альбоме было несколько свадебных снимков, но ни одной фотографии Луи и Маризы, так что съемка была важным событием для родителей. Они ждали фотографий с детской радостью, какой я и предположить в них не могла. Поэтому мне и было важно не обмануть их ожиданий. Наконец-то я сделаю для них что-то хорошее. Я не забыла советов профессионального фотографа, который работал у нас в Севре. Он тогда обратил мое внимание на контрастность, сказал, что у меня получаются слишком резкие снимки, надо мягче. В этот раз я очень старалась. Специально сосредоточилась и, надеюсь, правильно поставила выдержку.

Как всегда в лаборатории, я забыла о времени. Оно принадлежит фотографиям, а само по себе не существует. Когда я наконец вышла, развесив фотографии сушиться на бельевой веревке, было уже около двух часов дня. У меня в сумке лежал хлеб с сыром, я почувствовала, что страшно проголодалась, и с жадностью принялась за обед. Фотографии просохнут к вечеру, покоробятся, но не беда – дома, на ферме, придавлю их каким-нибудь прессом, они выровняются. И тогда – пожалуйста! – можно вставить в альбом, можно наклеить в тетрадь.

Надо же, оказалось, что хозяйка ателье дожидалась, когда я закончу работу. Ей нужно сходить за покупками, а закрыть ателье она не решалась: должны привезти химикаты и бумагу, она боится пропустить поставщика. Я-то хотела сама хоть немного пройтись по городу, но не могла же я отказать человеку, который пустил меня хозяйничать в свою лабораторию!

И вот я оказалась за прилавком в ожидании возможных клиентов, а главное, поставщика. Нашла позапрошлогодний журнал по фотографии и стала его листать. Интересный журнал, я нашла там фотографии Энсела Адамса[25], американского фотографа, который специализировался на пейзажах своей страны. С каким удовольствием мы рассматривали бы эти виды вместе с Этьеном! Обязательно запомню имя художника, и, когда мы встретимся, обсудим его работы. Я погрузилась в созерцание вида Хаф-Доума[26]. Фотограф написал, что сначала представил себе снимок и только потом его сделал. Его слова меня заинтриговали.

Когда звякнул колокольчик и открылась дверь, я едва подняла голову, собираясь продолжить чтение. Взгляд скользнул по вошедшему, и я замерла. Немец. Солдат. Молодой. Лет двадцати, не больше. Я вернулась к действительности, а он уже стоял у прилавка.

На ломаном французском он спросил, есть ли у нас кассеты для фотоаппарата, и достал из кармана длинного плаща «кодак ретина» 24 × 36. Он положил его на прилавок, рядом с моим «роллеем». А «роллей» взял в руки, удивляясь, что увидел такой фотоаппарат в маленьком магазинчике в глухом углу Франции. Первой моей реакцией был гнев: какое право имеет бош[27] трогать мое сокровище?! Тсс, не будь идиоткой! Сейчас не до обид – ты в опасности. Перед тобой не Пингвин, а немец, один из тех, кто отправляет евреев неведомо куда. Не время привлекать к себе внимание. Удостоверение личности у меня в сумке, но я не забывала, что оно фальшивое. Улыбка, да, нужно улыбнуться молодому человеку, улыбка отвлекает от подозрений. Я натягиваю улыбку и объясняю в нескольких словах, что я, собственно, тут не работаю, поэтому ничего не могу ответить. Предлагаю ему прийти попозже, но он меня не слушает. Он слишком заинтересован фотоаппаратом, который видел только на магазинных полках. Меня раздражает, что он вертит во все стороны мой «роллей». Что ж, раз так, я хватаю его «кодак» и погружаюсь в изучение фотоаппарата-малыша.