Война Катрин - [43]

Немец хочет знать, имела ли я дело с кассетами для «кодака». Я не уверена, что правильно его поняла. Он пускается в длинные объяснения, и в конце концов я начинаю догадываться, что на свете существует очень интересная вещь – готовые кассеты с пленкой, которые можно вставлять в фотоаппарат. В Севре мы сами наматывали 35-миллиметровую пленку на кассеты, покупая ее тридцатиметровыми бобинами. Это была одна из первых операций, которую я освоила: заправляешь пленку в зарядник, потом перематываешь в темноте на кассеты, а кассеты вставляешь в фотоаппарат. Но немец утверждал, что прямо в магазинах можно покупать кассеты на 24 и 36 кадров, не обязательно их наматывать самому. Неужели? Да это же настоящая революция! Кто бы мог подумать? Готовую к использованию кассету можно купить в магазине! Молоденький немец улыбнулся моему удивлению. А я выразила сомнение, что он найдет тут у нас кассеты для «кодака».

– Это же немецкий товар, а…

Я вовремя остановилась, едва не ляпнув глупость, о которой могла бы горько пожалеть. По счастью, уровень французского не позволил немцу понять все нюансы моего молчания. Мне стало всерьез не по себе: солдат, похоже, не собирался уходить, и я не могла понять, дожидается он хозяйку или хочет еще поговорить со мной. Я разговоров точно не хотела. А он стал рассказывать, что увлекается фотографией и до войны снимал даже фильмы. Я не собиралась поддерживать разговор, боялась себя выдать, но посчитала нужным объяснить, почему у меня «роллей», и сказала то же, что говорила обычно всем:

– Я занималась на курсах самых знаменитых фотографов Парижа.

Черт! Как же я прокололась! Он понял, что я не местная, и заинтересовался, что я делаю в этом глухом углу. Я поняла, что вступила на зыбкую опасную почву. Не скажи я ему о Париже, он не стал бы меня спрашивать, откуда я, принял бы за местную девушку. Я ненавидела себя за хвастовство, но сказала, что я здесь у друзей моей семьи, жду тетю, которая должна меня забрать.

Руки у меня дрожали, и я убрала их под прилавок. Солдат это тоже заметил, я уверена. Он явно старался помочь мне прийти в себя, рассказывая, какое удовольствие снимать фильмы. Сказал, что мечтает после войны стать знаменитым кинорежиссером. Я постаралась сосредоточиться, хотела дать почувствовать, что заинтересовалась его рассказом. На самом деле меня тошнило, я с трудом справлялась со страхом, от которого меня чуть не трясло. Меня бросило в жар, я, наверное, стала красная, как свекла, и почувствовала, что на лбу выступил пот. Конечно, немец не мог не видеть, как мне плохо, он же фотограф, человек с цепким взглядом! Ноги у меня стали ватными, вот-вот упаду, а сердце бухает громко-громко. Наверное, ему тоже слышно.

Немец торчал в магазине еще с полчаса, пока наконец не вернулась хозяйка. Она мгновенно поняла, что происходит, почувствовала, до чего мне страшно. Подошла вместе со старшим к прилавку, держа младшего на одной руке, поставила пакеты и попросила:

– Катрин, помоги мне, пожалуйста, отнеси покупки и побудь с малышом и Гийю. А я займусь этим господином.

Я готова была ее расцеловать! Кивнула солдату, забирая «роллей», подхватила на руки малыша, потом два пакета из крафтовой бумаги и пошла по лестнице наверх, в квартиру, не оборачиваясь. Через несколько минут звякнул дверной колокольчик. Я села на стул и заплакала. Хозяйка поднялась к нам наверх, уложила малышей и вернулась ко мне. Я уже немного успокоилась и только волновалась, что сейчас и она примется за расспросы. Но она сначала налила мне лимонад и только потом спросила: ферма, где я живу, неподалеку от водонапорной башни? Я кивнула, и у меня возникло странное ощущение: это не вопрос, она дает мне понять, что знает, почему я там оказалась. Мне расхотелось идти гулять по городу, лучше уж посидеть тут на кухне. Жена фотографа попросила меня показать, какие получились снимки, и мы заговорили о работе. Качество ее удивило, и она меня поздравила.

Потом принесла большую шляпную коробку и стала показывать работы своего мужа. В основном постановочные фотографии: натюрморты, ветки, разложенные на земле, букеты на заставленных множеством разных предметов столах; груды камней, похожие на скульптуры. Впечатляло искусство композиции. Каждая вещь на месте. Настоящие картины! От них веяло поэзией, хотя откуда она берется, я понять не могла. Жену фотографа растрогал мой интерес, видно, мои чувства отражались у меня на лице. Мы с ней раздумывали, в чем же секрет обаяния камней, веток и натюрмортов, когда снова звякнул дверной колокольчик.

На этот раз за мной пришел месье Марсель. Он заплатил за фотографии и даже за проявку моих пленок. Я хотела расплатиться сама, достала монету в пять франков. Мне дали ее мама с папой на прощание, когда привезли в пансион. Но месье Марсель, не сказав ни слова, отвел мою руку и заставил опустить монету обратно в карман. Жена фотографа попросила нас немного подождать. Она пошла в темную комнату и вернулась с тремя бобинами пленки. Большими бобинами, хватит на сотню фотографий. Она мне их подарила. А я ее расцеловала, не спрашивая разрешения. Как же я была счастлива, что мой заметно уменьшившийся запас снова пополнился. Откуда мне знать, когда кончатся мои странствия, а я ведь обещала Чайке, что привезу фотохронику своей войны.