Война Катрин - [10]

4

Меня до сих пор трясет от того, что случилось утром. Пытаюсь, но никак не могу написать ни строчки в дневнике, хотя обычно делаю записи каждый вечер. Я веду дневник, потому что хочу научиться писать, выработать свой собственный стиль, чтобы в один прекрасный день критики объявили: «У этой журналистки, писательницы, репортера-фотографа неподражаемое перо и своеобразный взгляд на вещи, ее узнаёшь сразу». Я уверена: мой «бортовой журнал» – шаг в замечательное будущее разносторонней творческой личности.

Но сегодня сижу перед белым листом и ничего не могу из себя выжать. Утром такой страх пережила, что вряд ли сумею его передать. А тогда какой смысл писать? Фотография для меня тот же рассказ, но при помощи света и тени. А когда я пишу словами, я тоже распределяю тени и свет, чтобы как можно точнее обозначить суть того, что хочу сказать. Найти слова, выстроить их, превратить взрыв эмоций в литературу. Да-да, в литературу… Потому что я хочу писать романы!

Я закрываю глаза и восстанавливаю шаг за шагом утреннюю жуткую сцену. Постараюсь отойти подальше и наблюдать со стороны. Не поддамся подкатывающему ужасу.

Получится описать, что сегодня было, значит, буду когда-нибудь писательницей, это точно. Ну, вперед!

«Колокол ударил в половине десятого, объявляя общий сбор. Его удары раздаются у нас редко, и мы знаем: слышишь колокол – не теряй ни минуты, что-то стряслось, важное для всех. И все – большие и маленькие – побежали на площадку в парк, очень взволнованные, торопясь узнать, зачем нас зовут. Лично меня сигнал сбора застал в ванной комнате третьего этажа, я чистила зубы – в это утро я очень припозднилась. Потом мы с Жанно собирались пойти в библиотеку готовить доклад о реке Амазонке. Услышав удары колокола, я бросила зубную щетку и, заранее встревоженная, помчалась вниз по лестнице. Под нашим столетним дубом стояла Чайка, а рядом с ней, сложив на груди руки, прямой как палка человек в форме. Полицейский, сомнений быть не могло. Дети сбились толпой на площадке. Начальница с присущим ей суровым достоинством смотрела на них. Я нашла глазами Сару и стала как можно незаметнее пробираться к ней в толпе, пока не встала рядом.

Первым к нам обратился полицейский, он важно и торжественно поприветствовал нас, потом попросил построиться в ряды и спеть в честь маршала, этого великого человека, гимн.

Младшие не поняли, чего от нас хотят, и повернули головы, смотря на учителей. Зато учителя поняли сразу. Сара, Жанно и я тоже все сразу поняли. Дети Франции и Наварры должны были петь каждый день оду маршалу Петену, выучив ее назубок. Всюду и везде насаждался культ его личности. Маршал принимал себя за короля и требовал королевских почестей.

Первые слова оды «Маршал, мы здесь» знали, конечно, все ребята и в нашей школе, но до конца ее не знал никто. И никто знать ее не хотел. Чайке было противно заставлять нас учить «эту мерзость», как она однажды выразилась, хотя часть средств на содержание школы давало правительство, а значит, и наш знаменитый маршал. Чайке трудно давались компромиссы, и если она шла на них, то только ради нашей безопасности, но обязанность петь каждый день гимн казалась ей полным идиотизмом.

Я поняла, что школу теперь закроют, что мы попадем в руки немцев, а я очень скоро окажусь в лагере, о котором Сара твердила уже который месяц.

Я заледенела, у меня свело пальцы, застыли ноги, заболел живот. Мир рушился, и я была одним из обломков, который сейчас рухнет на землю. Чайка стояла молча, ожидая неизбежного, не теряя присутствия духа, высоко держа голову. В ней ничто не дрогнуло.

Но я именно в эту минуту и поняла: она не будет бороться. И меня заполонил ужас, уже окончательный и бесповоротный. У нас в парке – враг, а наша директриса, которой я так восхищалась, стояла, готовясь сдаться без боя. Мертвая тишина длилась несколько секунд.

Первой очнулась Землеройка, учительница начальных классов. Она повернулась спиной к полицейскому и Чайке, оглядела нас, сказала, чтобы мы построились, и поманила к себе пальцем восемь малышей. Они вышли, и она их поставила впереди всех. Потом обернулась и с улыбкой сказала полицейскому:

– Я руководительница хора, подождите минутку, сейчас мы подготовимся.

Восемь малышей, которых она вызвала, появились у нас в последние два месяца, они были новенькие, и я даже не знала их по именам, кроме одной белобрысой, Селины, крайне беззастенчивой особы, которая уже не раз таскала горбушки из хлебной корзины на кухне. А я уже не раз гонялась за ней, просто для острастки, но делала вид, что не могу догнать. Ладно уж, пусть думает, что сумела от меня улепетнуть. Что я, не понимаю, какая она маленькая и голодная? Но зачем Землеройка выставила вперед самых младших? А загадочная речь, с которой она к нам обратилась, только прибавила недоумения.

– Поем так же, как вчера на репетиции, – сказала Землеройка. – Старшие слева гудят без слов только мелодию – мммм, старшие справа тоже без слов подчеркивают ритм – ммм-ммм-ммм. Вспомнили, да? От Жюли до Мартины – мелодия. Так, хорошо! Стоящие справа, от Алисы до Сильвии, – ритм. Все как вчера. Напоминаю: ла-ла-ла, ла-ла-ла!