Война Катрин - [12]

Нам она, само собой, все рассказала, и Жанно, как видно, намотал на ус.

В общем, он убежал, а мы остались присматривать за младшими. Отвели их в парк поиграть, а сами устроились под старыми дубами, но так, чтобы вся ватага была на виду. И хотя поворчать мы себе позволяли, но поручения исполняли всегда добросовестно. Этому в Доме детей обучались все очень быстро.

Учителя наверняка обсуждали утреннее событие. Я видела, Чайке было скверно, хоть она сохраняла обычный ледяной вид. Не сомневаюсь, был момент, когда она впала в настоящую панику. Да и мы все были как на раскаленных угольях и ожидали худшего, только не осмеливались произнести это вслух.

Сара принялась напевать маршальский гимн, изменив в нем слова: «Маршал, пошел вон! Ты нам надоел…» Мы с ней дико расхохотались и стали придумывать самые нелепые, дурацкие, обидные слова. Малыши смотрели, как мы с хохотом катаемся по траве, и тоже смеялись.

Никто, кроме нас с Сарой, не знал, что Жанно по дороге заглянул в редакционную комнату и прихватил с собой магнитофон, на который мы записывали интервью, голоса природы, пение нашего хора и музыку для спектаклей. Жанно заперся в туалете и сидел, прижав ухо и микрофон к стене, стараясь не пропустить ни единого звука из кабинета.

Прошел час, а то и больше, прежде чем учителя появились в парке и освободили нас от присмотра за малышней. Мы с Сарой побежали искать Жанно, а когда нашли, он ничего не захотел нам рассказывать.

– Вечером. Вместе с остальными, – сказал как отрезал.

Видно, рад, что может нас помучить. Мы на него обиделись и ушли. И тут Саре пришла в голову замечательная мысль: пойдем-ка мы на кухню помогать Мыши.

– Мышь сама не заметит, как сольет нам все как миленькая, – сказала Сара, – надо только похитрей к ней подъехать.

Мы развеселились: нечего Жанно задирать нос.

– Она так нам обрадуется, – сказала Сара, – что уже через пятнадцать минут мы будем знать все, о чем они там говорили. Пусть Жанно сколько хочет важничает, а мы к вечеру будем знать даже, может, больше него.

Но мы плохо знали Мышь, если так про нее подумали. Мышь вокруг пальца не обведешь. Она увидела в окно кухни, что мы идем, и, уверена, тут же сообразила, с какой целью. Улыбнулась про себя и решила, что мы за здорово живешь почистим ей и морковь, и фасоль, которые ей удалось вырастить летом на огороде.

Мы с Сарой из кожи вон лезли, расхваливая на все лады нашу повариху: и стряпает-то она лучше всех, и огород-то у нее замечательный, и обед она может приготовить из ничего. Толку никакого.

Мышь поглаживала руками передник на животе и прятала лукавую улыбочку. Стоило нам задать наводящий вопрос, как она охотно принималась разводить турусы на колесах, но все ни о чем. А когда мы перечистили всю фасоль и всю морковь, наверстали потраченное на собрание время и Мышь поняла, что ужин поспеет вовремя, то спровадила нас из кухни: занимайтесь, мол-де, своими делами. И мы пошли себе ни с чем, а Мышь, стоя на пороге, вслед нам крикнула:

– Спасибо, девочки! Приходите, не стесняйтесь, всегда рада поделиться секретами.

Мы так и застыли на месте, открыв рот. Мы всегда считали ее простоватой и недалекой, думали, ей что ни скажи, она всему поверит. Даже по-хорошему иногда над ней посмеивались, когда видели, что до нее далеко не все доходит. (Или она притворялась?) И вот эта-то простоватая Мышь водит нас битых два часа за нос, причем с самым простодушным видом, а мы на нее пашем, хотя уже отдежурили на кухне целую неделю и наплакались досыта от ее лука. Сначала мы просто онемели, а потом рассмеялись и помахали ей на прощание, а она стояла и потирала руки, довольная, что подложила нам такую свинью.

6

Только поздним вечером нам удалось собраться всем классом в общем зале. Мы тихо-тихо уселись кружком вокруг магнитофона. И, уставившись на пленку, перетекавшую с одной бобины на другую, жадно вслушивались в голоса, которые добыл Жанно.

«Утренний визит – тревожный знак, это очень серьезно, – сказала Чайка. – Носить желтую звезду теперь обязательно для всех евреев с шестилетнего возраста, а это значит, что при первой же проверке документов у нас по новому закону заберут больше трети детей. Но, разумеется, пока я жива, ни один ребенок не наденет тут желтую звезду. Нацисты установили норму: они собираются увезти сто тысяч евреев в Германию и Польшу. Начальник французской полиции Буске готов помогать Гитлеру. И как там с ними поступят? Боюсь даже думать. Нам необходимо найти выход. Я отвечаю за жизнь наших учеников, мне их доверили. Родители некоторых исчезли, во всяком случае, вестей от них нет. Другие пишут мне письма, умоляя сберечь их детей. Медлить нельзя, нацисты не должны захватить нас врасплох, нужно действовать. Сегодня нам повезло благодаря вам, Землеройка, и я навсегда у вас в долгу. На этот раз кретин полицейский позволил себя одурачить, но мы не имеем права искушать дьявола, надеяться на удачу и на присутствие духа у кого-нибудь из нас. Все, кто здесь сейчас собрались, должны решить для себя, готовы ли они сознательно нарушить закон и рисковать своей жизнью, спасая детей-евреев. Кто чувствует, что не может себе это позволить, пусть скажет об этом сразу и сразу уволится. Я попрошу этих коллег во имя нашей дружбы, во имя той семьи, какой мы жили и работали до сих пор, во имя ни в чем не повинных детей, за которых мы в ответе, молчать за стенами школы о том, что здесь делается. Молчать значит никогда никому ни слова. Во внешнем мире нет надежных людей, мы вынуждены опасаться каждого. Франция вывернулась наизнанку, не забывайте об этом ни на минуту. Петен не единственный предатель, множество граждан готовы доносить и обвинять соседей, если это принесет им немного денег или позволит быть на хорошем счету у полиции. Сейчас вы должны принять решение. Кто хочет остаться? Те, кто хочет уйти, могут сделать это сейчас, я не буду в обиде, я уважаю каждого из вас и полагаюсь на вашу честность. Я понимаю, что многие в первую очередь думают о своих семьях. Желающие уйти, уходят сейчас».