Война Катрин - [14]

Чайка закрыла собрание, сказав, что разузнает все подробности относительно фальшивых удостоверений. Мы слышали, как задвигались стулья, и вдруг раздался голос Кенгуру, нашего молоденького красавца режиссера, который кроме театральной студии вел еще и занятия пантомимой. У него очень низкий голос, он будто поднимается из глубин его существа, я всегда волнуюсь, когда его слышу. И все сразу замолчали, ждали, что он скажет.

«И меня зовут не Кенгуру, и я тоже ищу уединения по вечерам в субботу».

Жанно нажал на «стоп», и кассеты замерли. Мы сидели подавленные тем, что услышали, и немного смущенные своим подслушиванием. Что ни говори, мы совершили кражу, граждане республики так не поступают. Хотя, впрочем, во всех республиках есть своя секретная служба.

7

Через день после того не совсем обычного вечера, когда мы разошлись по спальням молча, удрученные новостями и своим не слишком благовидным поступком, кое-кого из нас вызвали к начальнице. Нас было человек двадцать, в том числе мы с Сарой. Но не Жанно. Не нужно иметь семи пядей во лбу, чтобы сообразить: позвали только евреев.

Жанно уселся на траву в парке и чуть не плача сказал, что хочет быть евреем. Он и правда в отчаянии. Мы с Сарой посмотрели на него, простили ему выходку с кассетой и пообещали, что сами вредничать не будем, он первый узнает все, что нам скажут.

Я взяла с собой «роллей». Мне спокойнее с фотоаппаратом. Может, и снять удастся что-то интересное у Чайки в кабинете. Поймаю какой-нибудь знаменательный момент, получится хорошая фотография. А вообще-то я просто меньше волнуюсь, если смотрю вокруг через видоискатель. Сейчас мне очень не по себе, я-то знаю, о чем учителя говорили на собрании.

И вообще, я совсем не люблю быть на людях, хотя, глядя на меня, этого, может быть, и не скажешь. И вот что я недавно еще поняла: фотоаппарат отдаляет от меня окружающее, все, что больно задевает. Он отгораживает меня, защищает, и я очень этому рада.

Но я недооценила начальницу. Чайка сразу лишила меня возможности оказаться хоть на секунду в стороне. Как только я вошла в кабинет, она велела отложить подальше мой «роллей» и не браться за него во время разговора.

Пингвин тоже сидит в кабинете, он подмигнул мне, а я в ответ насупилась. Могла бы ему язык показать, но удержалась. Из-за Чайки. Она не терпит фамильярностей. Она прирожденный диктатор и не выносит никаких посягательств на свой авторитет. А какой она будет в гневе, подумать страшно. Понятно, все мы видели ее недовольной или сердитой, но пока нам еще не приходилось видеть ее разгневанной. По-настоящему. Всерьез. И увидеть это мне бы не хотелось. В общем, я сердито покосилась на Пингвина, а он мне ответил широкой улыбкой.

Чайка объявила, что нам всем, кого она здесь собрала, придется поменять удостоверения личности.

К нам придет человек, он нас сфотографирует, а потом поработает несколько дней у нас в подвале и сделает каждому новое удостоверение. Само собой, фальшивое.

Затем она сказала, что законы для евреев ужесточаются с каждым днем и на данный момент наилучшим выходом будут новые удостоверения, – так она решила вместе с другими учителями. Мы получим другие фамилии, а некоторым придется поменять и имена. На время войны нам придется забыть, как нас называли родители. Вместе с другими ученицами нашего класса я слушала, опустив голову, чтобы никто не заметил, что я-то уже все знаю. Самые младшие очень удивились и стали шепотом переговариваться. Морис спросил вслух:

– А друзья в школе будут звать нас как обычно? Это ведь только для немцев, да?

Пингвин сказал: нет, для всех. Нас это поразило. Нас все будут называть новыми именами, друзья тоже. А иначе как мы к ним привыкнем? Если полиция или немцы придут с проверкой, у них не должно возникнуть сомнений, что мы называем свои настоящие имена и у нас настоящие удостоверения. Нужно выработать рефлекс откликаться и оборачиваться на новое имя.

– Для вас это вопрос жизни и смерти, – жестко заключил он. – Придется забыть свои имя и фамилию.

– А можно я сама выберу себе имя? – спросила маленькая черненькая девочка из новеньких, которая недавно громко пела гимн маршалу.

Чайка на секунду задумалась, словно не предполагала такой возможности, потом предложила всем, кто хочет, выбрать новое имя самим. Еще она попросила нас ничего не говорить друзьям до тех пор, пока она не разрешит. Это она сказала, сурово сдвинув брови, непререкаемым тоном.

Мы, как обещали, едва выйдя из кабинета, побежали искать Жанно. Но я, получив обратно «роллей», поняла: мне необходимо сделать хоть несколько снимков. Выплеснуть эмоции, которые душат меня после беседы с начальницей. У меня крутило живот, я чувствовала, что меня стошнит, если я сейчас же не примусь за дело. А Сара и без меня все расскажет Жанно, и с тем большим удовольствием, что нам это запретили строго-настрого. Будет даже лучше, если я их оставлю, а сама отлучусь ненадолго.

Заняться делом, заняться снимками и не думать о чужом имени. Я даже не подозревала, что на меня это так подействует. Не хочу остаться без своего. Не хочу жить под чужим.

Не думать о маме с папой.