Война Катрин - [15]

Не думать, как они меня найдут, если я буду не я.

Не думать, что они могут обидеться, если я сама выберу себе имя вместо того, какое они выбрали для меня еще до моего рождения.

Не вспоминать, почему они назвали меня Рашель, – это имя созвучно с «украшением», дочка – украшение их жизни.

Ни о чем не думать, ловить закатный свет, забыть все вопросы, не слушать Сару, которая выбирает между Сабиной, Симоной и Соней, чтобы сохранить начальную букву.

Я уже поняла, что не буду сама выбирать себе имя, в глубине души я не хочу с собой расставаться.

Человек, который делает удостоверения, расположился, как нам и сказали, в подвале. Когда нас с Сарой позвали фотографироваться, мы его увидели, он сидел за большим столом и выводил на бумаге буквы. Он поднял на нас глаза и сдвинул на кончик носа очки, чтобы рассмотреть нас повнимательнее. Я сразу обратила внимание на его фотоаппарат: «люмирекс» 6 × 9 с объективом «фидор» 6,3.

– Благодаря затвору возможности уникальные, – сказала я вкрадчиво и погладила «люмирекс». – А на резкость вы наводите вращением фронтальной линзы, так ведь?

Я такого фотоаппарата никогда в руках не держала, и эта модель меня очень заинтересовала. Я видела ее только в журнале, который мне как-то раз дал Пингвин. И я стала разглядывать фотоаппарат со всех сторон, потом взвесила на ладони, прикидывая, сколько он весит и что я могла бы снять с его помощью. Люк, так звали этого человека, сначала потребовал, чтобы я немедленно положила фотоаппарат на место, но я все говорила и говорила, и он наконец понял, что я не новичок. Мне очень хотелось произвести на него впечатление, и я говорила мягким грудным голосом, который появлялся у меня, когда я хотела привлечь внимание. Я заметила, что, когда я так говорю, собеседники начинают ко мне прислушиваться.

Люк позволил мне и дальше рассматривать фотоаппарат, и ему стало любопытно, откуда я такая взялась. Уговаривать меня не пришлось, я сама ему быстренько рассказала, как научилась фотографировать и как фотография стала главным смыслом моей жизни. Я показала ему «роллей» и сбегала за несколькими лучшими снимками. Жаль, еще не успела напечатать фотографии с танцующими девочками, мне бы очень хотелось их ему показать.

Люк профессиональный фотограф, начал работать задолго до злосчастной войны. Мои снимки, похоже, его удивили.

Он сказал, что у меня зоркий глаз и есть чувство композиции. Некоторые работы он критиковал за то, что они слишком неумелые, слишком контрастные, в них мало оттенков, но все равно говорил, что у меня талант, только надо много еще работать со светом и с людьми в движении. А потом спросил, не помогу ли я ему делать фотографии для удостоверений. Кажется, меня принимают в мир взрослых. Человек, в котором я находила все больше достоинств, проникся ко мне доверием и поручает серьезную работу! Он прибавил, что моя помощь серьезно его выручит, он сэкономит много времени. В общем, чудо что за человек!

Я поговорила с Чайкой и тогда уже смогла сказать, что согласна. Меня просто трясло при одной мысли, что я буду работать с профессионалом. Я решительно взялась за фотографии для удостоверений и предложила Люку проявлять и печатать их в «моей» лаборатории. Да, так и сказала, совершенно бессовестно. Люк согласился с удовольствием и пообещал кое-чему меня научить, когда мы будем печатать. Так вот и вышло, что я сама стала участвовать в изготовлении фальшивых удостоверений, одна мысль о которых вызывала у меня страх и отвращение.

Я наскоро оборудовала фотостудию, затянув одну стену большим куском черной ткани, и Сара привела сниматься самых маленьких. Когда она усаживала их по одному на стул, то гладила по головке, всячески успокаивала, а потом становилась у меня за спиной и просила улыбнуться. Но малыш готов был скорее расплакаться, ведь фотография так изменит всю его жизнь. Сара веселила их как могла, строила разные гримасы, а потом начала ставить мне рожки – я догадалась, потому что, поглядев на меня, малыши начинали хихикать.

Люк в это время печатал на машинке, ставил фальшивые печати, выдумывал подписи, и белые листки бумаги превращалась у него под руками в удостоверения личности. Потом он их тер и мял, чтобы они не выглядели слишком новенькими. Эта часть работы была особенно деликатной: в зависимости от возраста ребенка документ не должен был выглядеть ни слишком потрепанным, ни только что выданным. Некоторые из них Люк опускал в воду, «купал», а потом сушил между двух промокашек.

Под конец Люк сфотографировал и меня.

В тот же вечер мы закрылись в лаборатории и стали проявлять пленки. Непривычно было чувствовать рядом чужого человека в моей знакомой наизусть лаборатории. В темноте я ощущала это соседство, и по мне пробегала дрожь, становилось тревожно и приятно, тепло и странно. Мы работали практически молча, я угадывала движения Люка, опережала их, помогала как могла, передавая проявитель и фиксаж, подвигая ванночки еще до того, как он попросит. Время от времени он давал мне советы, что-то объяснял по ходу дела, и я слушала, стараясь запомнить, чтобы все записать в свой синий блокнотик, как только выйду из лаборатории. Переходя с места на место, мы невольно натыкались друг на друга, встречались наши руки, я чувствовала его дыхание затылком. И, как ни старалась, мне не удавалось иногда избежать случайного беглого соприкосновения. Мы друг друга не видели, мы чувствовали, и меня это волновало. Люк спросил, какое имя я себе выбрала для удостоверения, а я ничего не смогла ответить, так была напряжена из-за близости наших тел, так старалась избежать ее, неуклюже ударяясь то о ванну, то о шкаф в своем знакомом до сантиметра пространстве. Мне было жутко жарко, щеки у меня пылали. Хорошо, что в темноте ничего не видно. В конце концов я промямлила, что согласна на любое, какое дадут, потому что сама просто не могу кем-то притворяться.