Vox Humana - [8]

Шрифт
Интервал

1935

«Дворец был Мраморным – и впору…»

Дворец был Мраморным – и впору
Событью. Он скрывал Тебя.
Судьбой командовал Суворов –
И мы столкнулись – Ты и я.
Нева? Была. Во всем разгоне.
И Марс, не знавший ничего,
Тебя мне подал на ладони
Большого поля своего.
С тех пор мне стал последним кровом
Осенних листьев рваный стяг,
И я, у дома Салтыкова,
Невольно замедляю шаг;
Как меч на солнце пламенею
И знаю: мне не быть в плену:
Оставив мирные затеи,
Любовь ведет со мной войну.
1935

«За то, что не порвать с Невой…»

За то, что не порвать с Невой,
А невский ветер студит плечи, –
Тебя выводит город мой
Из всех туманов мне навстречу.
За то, что каждый камень здесь,
Как Ты – любим, воспет и строен, –
Ты городом мне выдан весь
На ямб. И город мой спокоен:
Не станет беглый взгляд темней,
Едва скользнув за мною следом. –
Ты городом поставлен мне
На вид: как эта крепость – шведам.
Но не гордись. Мне всё равно,
Тебя ль касаться, лиры, лютни…
Любой Невы доступно дно,
И я не стану бесприютней.
1935

«Фельтен для Тебя построил зданье…»

Фельтен для Тебя построил зданье,
Строгое, достойное Тебя, –
И Нева бежит, как на свиданье,
Спутница всегдашняя твоя…
Вставлен в снег решеток росчерк черный,
Под ноги Тебе, под голос пург,
Набережные кладут покорно
Белый верх своих торцовых шкур.
И, Тобой отмеченный, отныне
Мне вдвойне дороже город наш. –
Вечный мир второй Екатерине,
Нам воздвигшей первый Эрмитаж.
1935

«Расставаться с тобой я учусь…»

Расставаться с тобой я учусь
На большие, пустые недели, –
Переламывать голос и грусть,
Мне доверенные с колыбели:
Чтобы город на завязи рек
Предпочла я высоким мужчинам,
Чтобы не был чужой человек
Безраздельным моим господином.
Или вправду Ты нужен мне так,
Что и город мой – темен и тесен? –
Отпусти меня в море, рыбак,
Если мало русалочьих песен:
Пусть привычное множество Нев
В той, гранитной, качнет меня зыбке, –
Чтобы имя короткое: Лев, –
Мне не всем говорить по ошибке.
1935

ЛЕТНИЙ САД

Младшим – стройное наследство,
Лебедь, кличущий назад, –
Ты мной дивно правишь с детства,
Венценосный Летний Сад.
Дрогнет мраморное вече.
Жолудь цокает в висок.
Место первой нашей встречи
От тебя наискосок.
Так. Скудеющей походкой.
Так. Растеряны слова.
Там, за дымчатой решеткой,
Тяжко стелется Нева.
Струны каменные – четче
Всех чугунных – горний кряж…
Так тебя украсил зодчий,
Тот, что строил Эрмитаж.
Летний Сад, какое лето
Нас введет сюда вдвоем?
Вдоль гранита плещет Лета,
Покоренная Петром.
1935

«Как Гумилев – на львиную охоту…»

Как Гумилев – на львиную охоту,
Я отправляюсь в город за Тобой:
Даны мне копья – шпилей позолота –
И, на снегу, песок еще сухой,
И чернокожие деревья в дымной
Дали, и розовый гранитный ларь, –
И там, где лег большой пустыней Зимний,
Скитаюсь, петербургская Агарь…
1935

«Когда всё проиграно, даже Твой…»

Когда всё проиграно, даже Твой
Приход подтасован горем, –
Тогда, выступая как слон боевой,
На помощь приходит город.
Он выправит, он – неизбежный друг –
Мне каждый раскроет камень,
Обнимет, за неименьем рук,
Невы своей рукавами.
И, в каждом квадрате гранитных риз
Лелея на выезд визу –
Мне можно ослепнуть от снежных брызг –
Эдипу двух равных Сфинксов.
И снова, укачивая и креня,
Под свод Твоего закона
Мой город вслепую ведет меня –
Недвижная Антигона.
1931

II

БИРЖА

Здесь зодчая рука Томона
Коснулась дивной простоты –
И камень камню лег на лоно,
Хранить дощатые мосты.
О, Биржа! на первичном плане
Так строгий замысел встает,
И чутко слышал иностранец
Неву, туман и тонкий лед:
На мерно скрепленные стены
Струится веско тишина,
И, в складках сумрака, нетленна
Колонн крутая белизна;
И на широкие ступени
Здесь ветер с ладожских зыбей
Склоняет ломкие колени
Пред стойкой прелестью твоей.
1925

«Владимирский собор чудесно княжит…»

Владимирский собор чудесно княжит
Над садом, над Невою, надо мной…
Я тронута мечтательно – и даже
Не синевой, не белизной:
Нет в нем одном так оба цвета слиты,
Что вижу я (и замедляю шаг)
Над Петербургом – палубой немытой –
Андреевский полузабытый флаг.
1934

«На Марсовом широковейном поле…»

На Марсовом широковейном поле
Острее запах палого листа
И ветер мне – крупицей свежей соли
С горбатого, сурового моста.
О, город мой, как ты великолепен!
Здесь перебито будней колесо.
Заботы о ночлеге и о хлебе –
Горсть желудей и небо: вот и всё.
Так воробьи, в песке чуть влажном роясь,
Бездомными не чувствуют себя.
И кажется тогда мне: я покоюсь,
О, город мой, на сердце у тебя.
1931

«Так. Желтизна блестит в листве…»

Так. Желтизна блестит в листве.
В оцепененьи жгучей муки
Мечеть в постылой синеве
Простерла каменные руки.
И, преломляясь, никнет дым,
С дорожной смешиваясь пылью.
А я иду путем моим.
Уж август складывает крылья.
И, больше чем любой исход,
Острее ласкового слова,
Мена, такую, развлечет
Листок плюща с окна чужою.
1928

«Лает радио на углу…»

Лает радио на углу
И витрина освещена,
И по дымчатому стеклу
Рьяной струйкой бежит весна.
Демос – вымер, и город спит.
Не сказалось. Не вышло. Что ж.
Только ветер мне плащ и щит,
Только ветер и дождь, и дождь…
Старый дождь, мы с тобой вдвоем,
Дрогнет площадь и даль пуста.
Как любовники, мы пройдем
На зеленый глазок моста.
1928

КНЯЗЬ-ВЛАДИМИРСКИЙ СОБОР

I. «Среди берез зеленокудрых…»

Среди берез зеленокудрых
Собор, как чаша, вознесен:
Трезини был он начат мудро,

Рекомендуем почитать
Преданный дар

Случайная фраза, сказанная Мариной Цветаевой на допросе во французской полиции в 1937 г., навела исследователей на имя Николая Познякова - поэта, учившегося в московской Поливановской гимназии не только с Сергеем Эфроном, но и с В.Шершеневчем и С.Шервинским. Позняков - участник альманаха "Круговая чаша" (1913); во время войны работал в Красном Кресте; позже попал в эмиграцию, где издал поэтический сборник, а еще... стал советским агентом, фотографом, "парижской явкой". Как Цветаева и Эфрон, в конце 1930-х гг.


Зазвездный зов

Творчество Григория Яковлевича Ширмана (1898–1956), очень ярко заявившего о себе в середине 1920-х гг., осталось не понято и не принято современниками. Талантливый поэт, мастер сонета, Ширман уже в конце 1920-х выпал из литературы почти на 60 лет. В настоящем издании полностью переиздаются поэтические сборники Ширмана, впервые публикуется анонсировавшийся, но так и не вышедший при жизни автора сборник «Апокрифы», а также избранные стихотворения 1940–1950-х гг.


Рыцарь духа, или Парадокс эпигона

В настоящее издание вошли все стихотворения Сигизмунда Доминиковича Кржижановского (1886–1950), хранящиеся в РГАЛИ. Несмотря на несовершенство некоторых произведений, они представляют самостоятельный интерес для читателя. Почти каждое содержит темы и образы, позже развернувшиеся в зрелых прозаических произведениях. К тому же на материале поэзии Кржижановского виден и его основной приём совмещения разнообразных, порой далековатых смыслов культуры. Перед нами не только первые попытки движения в литературе, но и свидетельства серьёзного духовного пути, пройденного автором в начальный, киевский период творчества.


Лебединая песня

Русский американский поэт первой волны эмиграции Георгий Голохвастов - автор многочисленных стихотворений (прежде всего - в жанре полусонета) и грандиозной поэмы "Гибель Атлантиды" (1938), изданной в России в 2008 г. В книгу вошли не изданные при жизни автора произведения из его фонда, хранящегося в отделе редких книг и рукописей Библиотеки Колумбийского университета, а также перевод "Слова о полку Игореве" и поэмы Эдны Сент-Винсент Миллей "Возрождение".