Вот-вот наступит счастье - [4]

* * *

Тетя Клава встретила его приветливо. Не старая еще женщина, она с любовью относилась к своему племяннику, пусть непутевому, но доброму и внимательному, к тому же Зимин был писателем. В этом был свой шарм. Разница в возрасте у них была невелика, семь лет. Так что Зимин привык относиться к ней, как к сестре.

— Привет, Зимин! Я ждала тебя позже, — сказала она, приятно улыбаясь, — но это даже хорошо, у нас будет время поговорить.

— Что-то случилось? — спросил Зимин.

— Хочу познакомить тебя с моим другом, профессором Лобовым. Постарайся произвести на него хорошее впечатление. Мне будет приятно. В конце концов, я не часто прошу тебя об одолжении.

— Это значит, что я должен буду молчать весь вечер? Профессора — люди обидчивые.

— Совсем не обязательно. Сомневаюсь, что тебе удастся вывести профессора из себя. Все гадкое, что ты можешь сказать, он уже слышал тысячу раз.

— Тем более буду молчать. Не хочется разрушать ваше счастье.

— Противный мальчишка. Ты почему такой печальный? Случилось что-то?

— Мне грустно. Помнишь Николеньку Пратова? Он учился вместе со мной в университете. Оказалось, что он — террорист, и его разыскивает полиция.

— Это было так давно.

— Он был моим другом. Зараза, что я говорю! Пратов и сейчас мой друг!

— Человек сделал выбор, ты не можешь осуждать его за это. А ты сделал свой. Каждому из вас придется отвечать за свои поступки. Сейчас пришла очередь твоего друга. Он знал, на что идет.

— Он остался ученым.

— Подумаешь! А ты стал писателем, и что с того?

— Я завидую Николеньке.

— Ерунда. Это он должен завидовать тебе.

— В городе неспокойно.

— Почему эти люди так любят огонь и запах гари? — грустно спросила тетя Клава, она умела мгновенно менять тему разговора. — Что это за мания такая — поджигать дома? Неужели они огнепоклонники?

— Считаешь, что я должен у них об этом спросить? — пошутил Зимин.

— Не вздумай, они опасные люди.

— Не волнуйся, тетя, поджигатели меня не интересуют. Хорошо было бы написать о мужественных людях, которые взялись за оружие, чтобы защитить свое природное право на научное любопытство.

— У тебя должно получиться.

— Многих из них я знал. Рассказали им в детстве, что любое безнаказанное преступление порождает новое, еще более страшное, а они запомнили. Запрет заниматься наукой для них преступление против интеллектуального прогресса. Вот они, значит, и борются против Запрета. Как умеют.

— Люди никогда не любили умников, — сказала тетя Клава. — От них одни неприятности.

— Дома поджигают не умники.

— Это пусть полиция разбирается.

— Наши умники не поджигатели — они современные юродивые, профессиональные мученики. Кстати, неплохо придумано. Выгодное дельце, если разобраться. Буквально за бесценок приобретается право безошибочно отличать прогресс от регресса, добро от зла, правого от виноватого, а возвышенное от обыденного. Попробуйте возразить мученику. Уверяю, что вы до конца дней своих будете отмываться от клейма душителя свободы, реакционера, врага прогресса, жандарма, демагога и…

— За ужином тебе действительно лучше помолчать. Когда ты был маленьким, то очень хорошо умел слушать. Не перебивал, потому что не любил спорить. Изредка кивал, когда был согласен. Но не часто.

— Сейчас трудно отыскать хорошего собеседника. Вот я и потерял форму.

— Ничего удивительного. Ты стал большим и почему-то решил, что настало время, когда слушать должны тебя. Твоя привычка превращать любую беседу в монолог производит на людей ужасающее впечатление. Сегодня будет не так. Ты исправишься и удивишь меня. Будешь слушать моего профессора. Он тоже любит поговорить.

— К сожалению, сегодня не получится. Занят. Дела. Завтра должен представить рукопись в издательство.

— Это безобразие, Зимин. Неужели тебе трудно хотя бы раз в жизни сделать приятное любимой тетке?

— Обязательно. В следующий раз. Сегодня я устал, не знал, что проводить время в Зоне досуга так утомительно. К тому же я и в самом деле должен вечером поработать с текстом.

— Твою книжку все равно никто не напечатает.

— Знаю. Но это не значит, что ее не надо было писать. Мама говорила: «Не оставляй рукописи незаконченными, доводи работу до конца, чтобы в любой момент, когда они вдруг понадобятся, ты достал их из тайника и предъявил издателю».

— Моя сестра, светлая ей память, в таких вещах знала толк. Тебя покормить?

— Если можно, кофе с крендельком.

— Отлично! Таким ты мне больше нравишься!

— Только я недолго. Прости, но я действительно спешу.

— Хорошо-хорошо. Я справлюсь с профессором сама.

Жених из Усадьбы

Профессор Лобов был точен. Это был самоуверенный, знающий себе цену сорокапятилетний мужчина. Он любил подчеркивать свою принадлежность к высшим слоям аристократии. Нарочитая точность была для этого весьма полезным инструментом. Лобову нравилось наблюдать за тем, как собеседники теряют дар речи, столкнувшись с присущим ему снобизмом и высокомерием.

Он страстно желал сделать Клавдию своей подругой жизни. По его мнению, она была идеальной женщиной: достаточно впечатлительной, чтобы с немым восторгом выслушивать его монологи, и при этом достаточно умной, чтобы понимать, о чем в них идет речь. Это весьма редкое для женщины сочетание качеств, заставляло профессора вновь и вновь посещать особняк вдовы.