Вот оно - село! - [9]

Слева у вас яр! Глубокий-глубокий яр, зелеными рушниками устланный. По тем рушникам низкий кустарник узорами стелется!

А вот так, прямо, — большой лес… Там вурдалак живет. Микола сам его видел… Рыжий такой и, как заметил Миколу, мекнул да в лес… Только шорох пошел…

А справа от леса — на вырубке — молодая поросль, дубки густые шелестят, ясеньки поскрипывают… И пахнет-пахнет! И клубникой, и земляникой, и чабрецом, и душицею…

А дорога упала промеж леса и вырубки, упала и покатилась вниз, туда, туда, где орешник толпой, как на митинге, руками-ветками голосует…

Что, если б на то место, где я стою, да поставить какого-нибудь поэта?! Да он бы вам таких "образов" настрогал, левый глаз прищурив, что не приведи господи!

Потому что — таки красиво!

— Ну до того ж у нас за селом ладно, — сказала мне вчера Христя…

И правда ладно!. . . . . . . . .

— Что так смотрите? Может, козу дикую увидели? Они у нас тут есть! Здравствуйте!

— Да так, задумался! Доброго здоровья!

— На Гомельшу?

— Туда.

— Идем вместе… веселей будет!

— Идем!. . . . . . . . .

Дошли до орешника… Гущина — взглядом не пробьешь… Аллея зеленая и затишная!

— Ну и хорошо же здесь! Смотрите, словно живая зеленая стена!..

— Неплохо! Чаща какая! Прошлый год тут один поляк, беженец, детей своих и жену топором зарубил! Местечко, что и говорить, примечательное… Хорошее место! Год ищи, черта лысого найдешь…

Дальше — дубняк молодой. Непрочищенный, с орешником переплетается… Шумит, шумит…

— Эх и лесок! Лет через двадцать — тридцать какие богатыри будут! Хоть корабли строй!

— Подходящий лесок! Два месяца назад гомельшанского мужика с перерезанным горлом нашли! И лошади пропали и подвода! На железном ходу! С мельницы муку вез… За таких лошадей теперь миллиардов пятьдесят отдай! Да и то еще купишь ли! Хороший лесок! Важнецкое дерево!

— А хлеба, хлеба! Ишь как волнами перекатываются… Прямо хоть броненосец пускай! Скоро-скоро уже косы зазвенят! Смотрите, как славно, когда под лесом нива! Тени какие! Цвета!

— Да что тут говорить?! Залюбуешься! Здесь всегда хлеба хорошие… Земля тучная. Это на раскорчевках, когда-то леса большие стояли!.. Земля тут добрая. В этом году еще дождей у нас маловато, а в хорошее дождливое лето, так хлеба до ветвей добираются… Да густые-густые, что камыш… Ступил шаг, и никто тебя не найдет… Прошлый год как косили, так на два тела наткнулись зарубленных… Когда б не жнива, вековать бы им там! Где ж в такой гущине их углядеть?.. Добрая земля, добрые места… красивые места!..

Дальше молодая поросль…

— Ох и земляники! Глядите, дядько… Вон! Вон! Вон! Все усыпано… Вот, верно, бабам работы! А почему не видно никого?.. Не собирают, что ли?!

— Да-а-а! Ягод, ягод! Как травы! Почему не собирают? Собирают! Да вот на прошлой неделе пошли из Гомельши по ягоды, так к вечеру прибежали голехоньки. Что смеху было?! И сорочки поотбирали!.. Раздели в лесу. А ягод у нас очень много… и хорошие ягоды! Эх, и места тут у нас! Благословенные места!. . . . . . . . .

Вот и Гомельша!

Высокая-высокая гора, за ней шпили церковные торчат…

Подымаемся…

Думается:

"Чьи руки эту гору сложили? Сколько их было? Немало видела она слез, плетей, крови! А теперь свободные гомельшане на свободной земле… И даже с такой высокой горы нигде ни единого пана не углядишь… Сколько глаз хватает — все наше!". . . . . . . . .

Под вечер назад!

Лес, вырубки, хлеба, орешник…

Попутчик на Пасеки…

— Что это вы так крепко нажимаете? Краса какая! Глядите, дорога, как в пасть какого-то черного зверя, скатилась… Садитесь, отдохнем!

— Нет, дядечка, давайте лучше поскорее домой… Красивые места… Благословенные места…

— Да не бегите так! Боитесь, что ли?!

— Это кто боится?! И чего бы мне бояться?! Спешу, очень спешу! Ждут меня. . . . . . . . .

Хоть бы орешник проскочить!

P.S. Банды, которые бесчинствовали в этих местах, теперь уже уничтожены…

1923

Перевод А. и З. Островских.

В хвосте сила

Жарит…

До того жарит, что дед Панас, тот, что ни за что в жизни без шапки за ворота не выйдет, стоит сегодня за воротами, рукой глаза заслонив, без шапки и кличет:

— А-ця-ця-ця-ця-цю!

Куры на погребице. Гуси в холодке, под "потребиловкой" (уже четыре года запертая стоит!), а Иванов стригунок, рыженький, что:

— Ну и конь будет! Во, брат, конь! Да и не удивительно: с заводским случал — вот оно и жеребец как жеребец!

Так тот стригунок стоит на выгоне, солнечными копьями пронзенный, да головкою только:

Так-так! Так-так!

"На все, мол, согласен".

Выскочишь из хаты (выскочишь, само собой, в таком виде, как только на селе это можно себе позволить), да и то, в чем выскочишь, хочется с себя содрать… Дерешь шкуру и ругаешься, что грудь у тебя не на пуговках. Расстегнул бы этак все сразу, распахнулся, чтобы дунуло туда и выдуло из тебя эти сорок градусов реомюровых.

К одиннадцати время идет…

В воздухе камертоны золотые:

Дз-з-з! Дз-з-з! Дз-з-з!

Медовые камертоны, что на спаса бабе Мелашке коржи подсластят, а на "страсть" свечку слепят.

Будет трещать и плакать перед "всех свербящих радости" та свечка желтая, старческими бабы Мелашки руками скатанная, а баба Мелашка будет стоять на коленях, бить поклоны:

— Покрой нас, заступница, честным твоим семафором…