Вот брат твой!.. - [33]

— Спит медведь, — ответил Денисов, хитро улыбаясь.

— В сарай, поди, отвел?

— Зачем в сарай — в берлогу.

Федотыч недоверчиво покосился на Денисова: разыгрывает, что ли?

И тогда Денисов, чтобы Федотыч и вправду не подумал, будто его дурачат, рассказал охотнику обо всем.

У того брови полезли наверх.

— Да ну! Неужто спит? В берлоге? В той самой?

— В той, — подтвердил Денисов.

— Ну ты и выдумщик, парень! Скоко живу, а такого ишшо не слыхивал. Это ж надо — в берлогу увел! — Федотыч помолчал, удивленно качая головой, потом сказал: — А вообче-то и правильно, што увел. Покамест маленький, ишшо туды-сюды, а вырастет? Да он тебя за можай загонит одними заботами. Ему через годок уже бабу подавай, а где ж ты ее возьмешь? Он, чай, не бык, ему корову не приведешь. А они, когда им баба-то нужна, страх как лютеют. Такого натворить могут — не расхлебаешь. А на цепи держать — тоже не дело. По мне — уж лучше застрелить, чем на цепи…

Застолье кончилось тем, что решили пойти познакомить Разгона с Найдой. Конечно, «познакомить» не то слово, чего знакомить, когда родные, мать и сын, но ведь времени-то сколько прошло, как разлучились? Девять месяцев! А какая ж собака после стольких-то дней признает родственника?

Пошли.

Найда, увидев Разгона, вся так и вскинулась, да и он запружинил, затанцевал, не сводя с Найды глаз. Подрагивая закрученными в кольца хвостами, собаки обнюхались, но так осторожно, будто боялись обо что-то уколоться. И как бы отвернулись друг от дружки, хотя глазами косили. А когда Разгон опять потянулся носом, Найда стремительно, как змея, сделала выпад, но Разгон так же стремительно отскочил.

— Видал? — сказал Федотыч. — Такого не схватишь!

— Натаскивал уже?

— Рано. Подожду до весны, тогда и начну полегоньку. Он только с виду большой, а ишшо без гармошки. Ты гля, гля, што делает!

А Разгону, видно, захотелось поиграть. Припав на передние лапы, он волчком закрутился вокруг Найды и звонко залаял, ожидая, что Найда примет игру, но та смотрела на него презрительно, а затем и вовсе отвернулась.

— А ты говоришь, натаскивать! — сказал Федотыч. — Ему бы хвост трубой, да носиться. Глупой ишшо.

На этот раз Федотыч остался ночевать на кордоне, и они долго чаевничали и говорили обо всем, уснув только за полночь.

Зима выдалась снежной. Метели зарядили с января, но в январе еще были передыхи, зато февраль полностью оправдал свое название — кривые дороги. Словно сорвавшись с привязи, снегопады день за днем заваливали окрестности, что совсем не радовало Денисова. Метели заносили наезженные дороги к лесным кормушкам, их приходилось пробивать снова и снова, а старый мерин был плохой подмогой в таком деле. По хорошей колее он еще тянул, но, когда заносило, каждая ездка растягивалась на полдня, и Денисов, помогавший мерину тянуть сани, возвращался домой измученным не хуже его.

Глубокий снег осложнил жизнь многим в лесу, в особенности мелкой копытной сошке — кабарге и косулям. Нипочем было лишь длинноногим лосям, а мелочь теперь скопом подалась к лесным закраинам, где и корма имелось в достатке и где не так тревожили волки. Правда, они иной раз не стеснялись выгонять тех же косуль к самому кордону, и тогда Денисов брал ружье и отгонял волков. Косули от выстрелов шарахались, сбивались, как овцы, в стадо, но не убегали, чувствуя в Денисове защитника. А на лай Найды вообще не обращали внимания, да Денисов и не давал ей особенно лаять, уводя собаку в дом. Бывало, что косули оставались возле кордона всю ночь. Свет из окон доходил до забора, и они теснились к нему, зная, что волки не рискнут выйти на свет. В такие ночи Денисов, ложась спать, не гасил лампу. Лишь чуть-чуть подкручивал фитиль, чтобы не так чадило.

Но однажды, уже в мартовскую ночь, не помог и свет. Видно, совсем изголодавшись, волки не посмотрели ни на что и напали на косуль.

Разбуженный бешеным лаем Найды, Денисов вскочил с постели и кинулся к окну. За изгородью шло светопреставление. Косули с меканьем метались из стороны в сторону, но тянущаяся из окна полоска света была слишком узка и слаба, чтобы увидеть всю картину в целом. Однако сомнений не оставалось: волки. И тут же смертным криком закричала одна из косуль, и Денисов увидел, как остальные, ища спасения, стали прыгать через изгородь во двор. Сорвав со стены ружье, Денисов в одной рубахе и в кальсонах выбежал за дверь и с крыльца выстрелил в воздух. От забора прыснули в ночь волчьи тени. Денисов ударил вдогон из второго ствола, но лишь для успокоения совести, чем для результата, — попасть в убегающих волков с такого расстояния было делом немыслимым.

Надев валенки и полушубок, Денисов вышел за калитку. И сразу же наткнулся на мертвую косулю. Волки загрызли ее, но поживиться не успели, и Денисов поволок тушу к дому. Подумал: не было счастья, да несчастье помогло, теперь хватит мяса на месяц.

Спасшиеся косули стояли, как в загоне, в углу двора. Денисов насчитал шесть голов. Ну ночуйте, ночуйте, бедолаги, подумал он, куда ж вам теперь. Разделывать нечаянную добычу ночью он не стал, оттащил тушу в чулан — до утра долежит, ничего не сделается. Найду, которая с наступлением холодов снова стала жить в чулане, пришлось выпроводить оттуда, хотя она и протестовала. Запах свежей крови возбудил ее, и она крутилась возле косули, стараясь лизнуть кровь, но Денисов не допустил ее до этого. Накрыв тушу мешком, он закрыл чулан и лег досыпать, слыша в темноте, как возится, устраиваясь у печки, Найда.