Вот брат твой!.. - [32]
Птичий базар доставлял Денисову большую радость. В одиноком житье на кордоне ее было не так уж и много, и каждое кормление оставалось в памяти, поскольку при каждом случались разные случаи, каких в обычной жизни не вдруг-то и увидишь. Один такой случай Денисова прямо-таки поразил.
Как-то утром его разбудил птичий гвалт на опушке. Орали вороны, да так, будто уже наступил конец света. Денисов выглянул в окошко и увидел на деревьях такое воронье скопище, какого раньше никогда не было. Чем-то возбужденные, птицы буквально бесновались на ветках, стараясь перекричать друг друга. Что там у них происходило, Денисов не мог понять и решил посмотреть на все поближе. Накинув полушубок, он пошел на опушку, думая, что птицы, как всегда, при виде человека разлетятся. Но вороны как будто и не замечали его, и, подойдя поближе, Денисов увидел интереснейшую картину. Шел самый настоящий поединок. Две вороны, слетев на снег, яростно долбили друг дружку клювами, а их товарки на деревьях орали во все горло — то ли подбадривали дерущихся, то ли, наоборот, осуждали.
Остановившись, Денисов стал наблюдать за дракой. Еще несколько минут она шла с обоюдным ожесточением, но в конце концов одна из ворон не выдержала натиска и опрокинулась на спину, задрав кверху лапы. Денисов подумал, что этим дело и кончится, но не тут-то было. Вместо того чтобы удовольствоваться явным успехом и остыть, победительница набросилась на лежачую и принялась клевать ее без всякой пощады. А у той уже не было сил отбиваться, она лишь старалась увернуться от клюва нападающей, загораживаясь лапами.
Вот стерва, ведь заклюет, подумал Денисов.
— Кыш! — закричал он, спеша на выручку, но его как будто и не слышали. Ни одна ворона не испугалась окрика, и избиение как шло, так и продолжалось.
Подбежав, Денисов схватил лежачую, однако ее противница совсем потеряв голову, наскакивала и на него и все старалась клюнуть, пока Денисов не замахнулся на нее подобранной хворостиной.
Принеся спасенную домой, он осмотрел ее. На ней не было живого места, вся грудь и голова были исклеваны до мяса, и Денисов удивлялся, как еще в такой потасовке вороне не выклевали глаза.
Три дня ворона отлеживалась, а потом Денисов выпустил ее, и она как ни в чем не бывало полетела в лес.
В общем скучать не приходилось, а там приспела и настоящая радость — пришел Федотыч. Пришел не один, а с Разгоном, и Денисов не поверил глазам, увидев, каким стал когда-то живший у него щенок. Крупный, уже переросший Найду, с мощной грудью и отважным блеском в карих глазах, он обещал стать истинным медвежатником. Во всяком случае только такой представлял себе Денисов собаку, охотящуюся на медведей. Да и Федотыч, видно, думал о том же, потому что не мог скрыть довольной улыбки, глядя на восхищенного Денисова.
Гость на кордоне, да еще такой — Денисов кинулся собирать на стол. Достал из загашника «белую головку», принес сала, грибов, поставил вариться картошку. Федотыч не остался в долгу — выложил на стол целого жареного гуся, нашпигованного яблоками.
— Это тебе старуха моя прислала, попробуй. Старуха-то у меня мастерица на такие штуки.
Пока варилась картошка, выпили по стопке, стали закусывать.
— Ты гуся, гуся давай, — сказал Федотыч, сам, однако, закусывая салом.
— А ты? Смотри, гусь-то какой, а ты на сало насел.
— Гусь — это тебе. Мне старуха так и сказала: Лексею, мол, а ты, сказала, не наваливайся. А то я тебя знаю — навалишься, и костей не оставишь.
Денисов рассмеялся:
— Строгая у тебя старуха!
— Што есь, то есь. Девок, бывало, в рукавицах держала. Ты, когда у меня был, чай, не разглядел ее. Придешь, когда ишшо раз, разглядишь.
— Приду, — пообещал Денисов, чувствуя себя неловко перед Федотычем, который уж сколько раз приходил на кордон, а он заглянул к старику однажды, да и то впопыхах.
— Здоровье-то как? — спросил Федотыч. — Лечишься?
— Перестал. И так целый месяц твой жир пил.
— Вот и молодец. Ну а дальше сам смотри. Заболит — опять месяц пей. Куришь ты зазря, парень. При твоей болезни да курево — вредность одна.
— А я разве не знаю? А вот присосался — и все тут. На войне привык. Там знаешь как смолили! Бывало, сидишь в окопе, а у тебя не то что брюнетки — сухаря горелого нет. Кухни черт знает где, отстали, ну и сосешь одну цигарку за другой, чтоб кишки совсем не слиплись.
— А это кто ж — брунетка? — спросил Федотыч.
— Да каша! Кашу гречневую мы так называли, из концентратов которая. Ее сваришь, а она все черная, вот и пошло — брюнетка.
— Придумают тоже! — усмехнулся Федотыч. — Я уж подумал, баба, што ли, какая, а это, оказывается, каша.
Выпили еще по одной и стали говорить дальше. Денисов вспомнил про ворону и рассказал, как спас ее. Поинтересовался у Федотыча, что бы это могло быть — те самые галдеж и драка, которые тогда случились.
— Дак што — суд, — ответил охотник.
— Ну ты скажешь! У ворон — и суд?
— А ты как думал? Самый обнаковенный суд. Ежели хошь знать, энти самые вороны — умнющие птицы. Умней их нет в лесу. Другие так, балаболки. Видать, што-то не поделили, ну обчество и решило: разбирайтесь по правде, кто кого. Те, значит, драться, а остальные разную сторону держали, вот и орали. — Федотыч отправил в рот очередной ломоть сала и, поглядывая в окно, спросил: — А ведмедь где ж, не вижу што-то?
