Вот брат твой!.. - [25]

Денисов прошел ряд и начал второй, когда в лесу, как показалось, совсем неподалеку, ударил выстрел, за ним другой и третий. Кто мог стрелять, когда охотничий сезон еще не открылся? Только браконьеры, тут и думать нечего. Вот сволочи, разозлился Денисов, хоть бы руки у вас отсохли!

Бежать, не теряя времени, на выстрелы в надежде накрыть браконьеров было делом почти что безнадежным. Неизвестно, по кому они там стреляют, может, по крупной дичи, а может, по тетеревам. Если по крупной и если убили, тогда какие-то шансы еще есть — будут разделывать. А если смазали или шарахали по птице — ушли дальше и не оглянулись.

Но злость, какую Денисов всегда испытывал к браконьерам, нещадно стреляющим во все и вся, и близость места, откуда донеслись выстрелы, заставили его позабыть все «может» и «если». Успею, перехвачу, подумал он.

Добежать до дома, взять ружье и патронташ — на это ушло несколько минут. Стреляли в девяностом квартале, свое хозяйство Денисов знал назубок, а потому, с ходу прикинув, как побыстрее попасть в этот самый квартал, он уверенно углубился в лес.

Когда он брал ружье, у него мелькнула мысль взять с собой и Найду, но он тут же отказался от этого. Конечно, собака быстрее нашла бы браконьеров, но без лая не обошлось бы, а Денисову была нужна внезапность. Он горел желанием застать браконьеров врасплох, потому что его возмущал не только сам факт стрельбы в запрещенное время, но и наглость браконьеров, стреляющих чуть ли не на задах кордона. То, что нарушителей было несколько, Денисов определил по выстрелам. Три выстрела подряд — один человек этого сделать не мог, не пулемет же у него, значит, двое, а то и трое, и Денисов учитывал это. И тем необходимее была ему внезапность, он шел, как ходят по глухарям, — несколько шагов, остановка, и опять несколько шагов.

Треск валежника впереди заставил Денисова застыть на месте. Они, субчики! Он постоял, прислушиваясь, не донесется ли разговор, по которому можно было бы с точностью определить, сколько человек собралось около добычи, но никаких слов не долетало, лишь кто-то тяжело дышал, словно делал трудную работу.

Денисов со всей осторожностью сделал еще два шага и очутился на краю поляны. Ее загораживали кусты, и, отведя их, он увидел на поляне мертвого лося, над которым вполоборота к Денисову стоял человек с ножом в руке. Он уже начал разделывать лося, но, должно быть, остановился передохнуть.

Денисов сразу узнал его — это был Яшка Наконечный.

Попался, паразит, теперь не уйдешь, подумал Денисов, обводя взглядом поляну и оценивая обстановку.

Его удивило, что Яшка оказался один, и он пока что не трогался с места, раздумывая, есть ли поблизости еще кто или он ошибся, определяя интервал между выстрелами, и, кроме него самого и Яшки, других людей поблизости нет. На это указывало и Яшкино ружье, одиноко прислоненное к дереву, но Денисов выждал еще немного. Однако никаких признаков того, что рядом находится и еще кто-то, не было, и Денисов решил действовать. Сделав полукруг, он вышел к тому месту, где стояло Яшкино ружье, тихонько переставил его за дерево и только тогда выдал себя. Яшка, который в это время снова присел над лосем, выпрямился как пружина и, увидев Денисова, сжал в руке нож.

— Не шуткуй, Яков, — предупредил Денисов, как бы между прочим поигрывая ружьем. — Брось ножик-то, я при исполнении. Припаяют будь здоров.

— Все вы, мать вашу в душу, при исполнении! — хрипло сказал Яшка, однако нож не бросил.

— Ты что, глухой? Брось, говорю, ножик! — повторил Денисов.

Яшка знал Денисова не первый год, не раз удирал от него в лесу и давно понял, что это не тот человек, которого можно запугать ножом или еще чем-нибудь, но сейчас он медлил выполнить требование егеря, словно бы на что-то надеясь.

Денисов ждал, глядя на Яшку спокойно и терпеливо.

Эхма, думал он, сам себя загнал человек. Он же моложе меня, а тянет на все пятьдесят. А был, видать, что надо.

Яшкино лицо и в самом деле было правильно и красиво, все в нем было соразмерно от природы, но все портили необычайная испитость и резкие складки на щеках и у рта, придававшие этому красивому лицу выражение жестокости и старившие его. О преждевременной старости говорил и цвет Яшкиных волос — когда-то русых, а теперь сплошь сивых, как это часто бывает у людей, сильно пьющих и ведущих беспорядочную, на износ, жизнь.

— Ну! — сказал Денисов уже с угрозой.

Яшка помедлил секунду, потом все же бросил нож.

— Подавись, гад!

— От гада слышу, — сказал Денисов, делая шаг вперед, чтобы подобрать нож.

И в этот момент по лицу Яшки скользнуло странное выражение: то ли мгновенная ухмылка, то ли нервный тик на долю секунды перекосили его, и Денисов вдруг всем существом ощутил какое-то неблагополучие, какое-то предчувствие полоснуло по сердцу, призывая оглянуться, и он стремительно обернулся, но страшный удар по голове тотчас опрокинул его и погасил сознание…

Очнулся Денисов от боли. Он чувствовал ее и в беспамятстве, когда казалось, что его ломает и скрючивает какая-то неведомая сила, и вот боль стала невыносимой.

Денисов открыл глаза и сквозь застилавшую их мутную пелену увидел, что сидит у дерева с завернутыми назад руками — так, что руки обхватывают ствол, а Яшка и незнакомый, цыганистого вида парень привязывают его веревкой к стволу. Зачем они это делают, Денисов не представлял, да это и не интересовало его сейчас — все мысли перебивала нестерпимая боль в вывернутых руках.