Восточнославянское язычество: религиоведческий анализ - [16]

. Заявленная формулировка относится к коллективной идентичности[80]. Понятие индивидуальной религиозной идентичности может быть определено подобным же образом, только в отношении одной, конкретно взятой личности.

Исследование проблемы идентичности восточнославянского язычества несомненно имело бы интерес со стороны философии, психологии, истории, этнологии и ряда других дисциплин. Но насколько правомочна постановка такой проблематики исследования? Что касается индивидуальной идентичности, то этот вопрос решается сразу же и полностью однозначно — средствами современной науки (а, точнее, обладая тем материалом, который находится в её распоряжении) исследовать данную проблематику невозможно. Для того чтобы это можно было сделать, должен был быть жив хотя бы один язычник (либо до нас должны были дойти солидные по объёму и степени достоверности письменные материалы, касающиеся религиозных чувств и представлений такого человека). Ничего этого в нашем распоряжении нет и появиться не может.

Изучение идентичности восточнославянского язычества в его коллективном аспекте имеет больше права на жизнь. В самом деле, очевидно, что при реконструкции данного феномена мы могли бы исходить из большего круга источников (весьма разнородных по характеру) и, кроме того, эта реконструкция имела бы более общий характер. Однако, к сожалению, нам приходится, перефразируя известную фразу, сказать: «религиоведение не терпит сослагательного наклонения». Не говоря уже о том, что сейчас основными методами изучения религиозной идентичности являются анкетирование и интервьюирование, предоставляющие в распоряжение учёного подробный материал по целому ряду важнейших характеристик (религиозные представления, отношение к вере — своей и чужой, отправление религиозных обрядов, частотность этих действий и многое-многое другое) и позволяющие получить ответы практически на любые вопросы исследователя, и делая скидку на то, что при изучении восточнославянского язычества о подобном инструментарии не приходится и мечтать, необходимо признать: в нашем распоряжении нет таких полных, содержательных и аутентичных источников, на основании которых мы могли бы строить столь глобальные обобщения. Разного рода фальсификаты, которых, к большому сожалению, известно не так уж мало, естественно, сюда не относятся. Самая известная подделка такого рода это пресловутая «Влесова (Велесова) книга», на основе которой одна за другой штампуются псевдоисторические книжки, которыми повсеместно завалены полки книжных магазинов[81]. Печально, но сведения о «мифологии» восточных славян, почерпнутые из недостоверных источников, проникли и в академическую науку. Так, например, публикация П. Древлянского (псевдоним П.М. Шпилевского) «Белорусские народные предания» цитировалась не только А.Н. Афанасьевым в его знаменитых «Поэтических воззрениях славян на природу», но и другими, современными и очень авторитетными авторами, как, например, В.В. Иванов и В.Н. Топоров (об этом ещё пойдёт речь ниже, во второй главе данного исследования).

Но отсутствием необходимых исторических источников проблема не исчерпывается. Очевидно, что религиозная идентичность тесно связана с идентичностью этнической (под последней в современной отечественной этнологии понимается культурно-языковая идентичность[82]). Эта связь заметна даже сейчас, когда (по сути, часто без достаточных на то оснований) в людском сознании смешиваются такие понятия как: еврей — иудей, русский — православный, татарин — мусульманин. Это притом, что в современном секуляризованном мире вполне можно встретить русского-кришнаита, татарина-атеиста и т. п. Этническая принадлежность давно уже не является непременным определяющим фактором складывания религиозной идентичности. Но в обыденном народном сознании этот факт ещё отнюдь не закрепился. В жизни несложно встретить человека, убеждённо называющего себя православным только на том основании, что он русский, но при этом не посещающего церковь, не разбирающегося в догматике и склонного верить скорее в некий «Вселенский разум», нежели в Святую Троицу.

Итак, если мы признаем тесную связь религиозной и этнической идентичностей, их определённую «привязку» друг к другу, то при анализе первой нам необходимо будет обратить наше внимание и на вторую. Здесь также кроется серьёзное затруднение. Зачастую понятия «этнос», «этническая общность», народ, нация трактуется как нечто изначально данное, всегда присутствовавшее — позиция, именуемая в современной науке примордиализмом. Но в последние годы всё чаще слышатся возражения против такой формалистской точки зрения. Указывается, что «этнос», «нация» это в значительной степени абстрактные понятия. Если раньше мысль о том, что нация формирует свою государственность представлялась совершенно очевидной, и не требующей доказательств, то теперь, зачастую, всё видится с точностью до наоборот — то есть нации, а значит и национальные (этнические) идентичности конструируются государствами (эта позиция получила название конструктивизм)[83]. Так, приводя в качестве примера Францию, американский исследователь А. Халид пишет: «Французская нация существует как гомогенная единица со своим самосознанием потому, что французское государство подвергало территории, которыми оно управляло, постоянным централизаторским мерам, уничтожавшим гетерогенность местных идентичностей, структур управления, диалектов и т. д. И всё же… только военная мобилизация конца XIX в. смогла окончательно поставить национальную идентичность на место разрозненных социальных идентичностей и превратить крестьян во французов»