Восточно-западная улица. Происхождение терминов геноцид и преступления против человечества - [125]

Он, кстати говоря, до той поры не знал и о том, что губернатор Отто Вехтер, заместитель Франка, человек, непосредственно организовавший лембергские убийства, в Вене учился вместе с его отцом. За несколько месяцев до этого разговора представилась возможность свести вместе Робби Дандас, Эли и Никласа Франка – детей судьи, обвинителя и подсудимого, – но Эли от встречи отказался.

«Пример… подсудимый Франк». Рукопись Лаутерпахта. 10 июля 1946

Лаутерпахт переживал, не откажется ли Шоукросс использовать то, что он для него написал. «Я, разумеется, склонен считать, что все написанное важно и соответствует существу дела»{583}, – признавался он генеральному прокурору, а также напоминал ему, что нужно учесть аудиторию за пределами Дворца правосудия. Если речь окажется слишком длинной, Шоукросс может передать судьям полную версию, а зачитать лишь «избранные отрывки».

10 июля секретарь Лаутерпахта сложила перепечатанный текст и эту сопроводительную записку в большой конверт и отослала Шоукроссу{584}.

140

Текст Лаутерпахта добирался поездом до Лондона, а Лемкин тем временем удвоил усилия. Помощь он в итоге получил, хотя с неожиданной стороны – от Альфреда Розенберга. Я не génocidaire, устами своего адвоката Альфреда Тома заявил судьям сосед Франка по скамье подсудимых. Доктор Альфред Тома пытался убедить трибунал в том, что вклад Розенберга в политику нацистов сводился к «в чистом виде научному» умствованию, никоим образом не связанному с геноцидом в том смысле, в каком использовал это слово Лемкин{585}. Напротив, Розенберга увлекала «борьба психологий», пояснил адвокат, и ни малейшего желания кого-то убивать, уничтожать он не испытывал. К этому неожиданному ходу защиту подтолкнула строка из книги Лемкина, где цитируется главный труд Розенберга «Миф ХХ века» (Der Mythus des 20 Jahrhunderts), который был опубликован в 1930 году{586}. Эта книга оказалась в ряду интеллектуальных обоснований расистских идей. Розенберг пожаловался на то, что Лемкин исказил его слова, выпустил ключевую фразу оригинала, а сам Розенберг вовсе не призывал одну расу истреблять другие{587}. Аргумент этот, однако, сам по себе был притянутым за уши и безнадежным.

Гадая, каким путем Розенберг мог ознакомиться с идеями Лемкина, я вдруг нечаянно нашел ответ там, где его не искал: в архивах Колумбийского университета. Среди немногочисленных сохранившихся бумаг Лемкина обнаружился экземпляр пространной защитительной речи доктора Тома. Адвокат передал ее Лемкину с надписью от руки: Ehrerbietig überreicht («С уважением представляю»){588}. Документ подтвердил неустанные усилия Лемкина, который готов был даже обращаться к подсудимым через посредство их адвокатов. И в следующие дни другие адвокаты также упоминали идеи Лемкина хотя бы затем, чтобы их оспорить.

Здоровье Лемкина тем временем ухудшилось, возможно, и из-за тревоги, вызванной полным отсутствием известий о родных. Через три дня после «антигеноцидного» выступления адвоката Розенберга Лемкин слег в постель и шесть дней вынужден был пролежать под транквилизаторами. 19 июля американский военный врач диагностировал острую гипертонию, сопровождающуюся дурнотой и рвотой. После обследования пациента направили в больницу. Несколько дней он провел в армейском госпитале № 385, затем еще один врач рекомендовал ему безотлагательно вернуться в США{589}. Этим советом Лемкин пренебрег.

141

Лемкин находился в Нюрнберге 11 июля, когда доктор Зайдль завершал защиту Франка. Адвокат столкнулся с очень непростой задачей, осложнявшейся и признанием коллективной вины, которое Франк сделал в апреле, и теми уликами, что сочились из дневника генерал-губернатора. Кроме того, Зайдль представлял в суде также Рудольфа Гесса и успел навлечь на себя недовольство судей: не передал им английский перевод своей речи и постоянно возвращался к Версальскому договору, по сути, валя на него всю вину за чудовищные деяния своих клиентов{590}.

Доктор Зайдль стремился как-то смягчить первоначальное признание Франка и свести к минимуму впечатление от множества уличающих его подзащитного дневниковых записей: «за одним исключением», напомнил Зайдль судьям, эти пассажи – всего лишь расшифровка сделанных секретарями стенограмм, а не дословная запись под диктовку{591}. Трудно судить о том, насколько они точны, ведь Франк никогда не проверял лично записи своих стенографов. Это всего лишь слова, они не могут служить доказательствами дел или фактов. Но Зайдль вынужден был согласиться с тем, что речи Франка клонились к определенной «точке зрения» по еврейскому вопросу и что он «не делал тайны из своих антисемитских взглядов» (тут, конечно, адвокат очень мягко выразился). Обвинение не установило «причинной связи» между словами Франка и мерами, которые принимала служба безопасности, настаивал Зайдль, к тому же тайная полиция не находилась под контролем его клиента.

Более того, продолжал адвокат, существующие записи указывают на то, что против наихудших эксцессов Франк возражал. Да, на территории генерал-губернаторства совершались ужасные преступления, не в последнюю очередь в концлагерях, и Франк этого ни в малейшей степени не отрицал, однако его вины в этом нет. Напротив, он «пять лет вел борьбу против жестоких и крайних мер»