Восточно-западная улица. Происхождение терминов геноцид и преступления против человечества - [121]
Но так и не связал. Когда я попытался расспросить о сердечных тайнах Лемкина Нэнси Эккерли, его принцессу друидов из парка Риверсайд, она припомнила, что, по его словам, у него «не было на семейную жизнь ни времени, ни денег». Несколько недель спустя я получил по почте несколько страниц со стихами Лемкина – всего тридцать стихотворений, которые он показывал Нэнси. По большей части эти стихи относятся к главной работе его жизни и описывают ее туманно и счастливо, но есть немало стихов и о делах сердечных. Ни про одно из них нельзя с уверенностью сказать, что оно обращено к женщине{558}, зато два безусловно адресованы мужчинам. В «Испуганной любви» звучит вопрос:
Другое стихотворение, без названия, начиналось такими строками:
О чем и по какому случаю написаны эти стихи, можно только гадать. Но очевидно, что в Америке Лемкин жил одиноко и мало с кем мог поделиться разочарованием в связи с ходом Нюрнбергского процесса. Возможно, надежда вернулась к нему весной 1946 года, когда в Польше под руководством его старого наставника Эмиля Раппапорта начались национальные суды и ответчикам-немцам предъявили обвинение в геноциде. Однако из Нюрнбергского процесса это слово исчезло напрочь: после того как оно столь успешно было введено в оборот в самом начале, 130 дней слушаний миновало без единого упоминания этого термина.
Итак, в мае Лемкин вновь принялся интенсивно рассылать письма тем занимающим ключевые должности людям, которые могли помочь ему и изменить в этом смысле ход процесса. Я читал эти письма – многословные, отчаянные, наивно льстивые. Но что-то в них было и человеческое, трогательное – тон хотя и обидчивый, но искренний. Трехстраничное письмо было отправлено Элеоноре Рузвельт, главе только что появившегося в ООН Комитета по правам человека, – Лемкин рассчитывал на ее сочувствие, поскольку она понимала «потребности уязвимых групп»{559}. Он поблагодарил миссис Рузвельт за то, что она отстаивала его идеи перед мужем – «нашим великим лидером», – и сообщал ей, что судья Джексон одобрил «идею формулировать геноцид как особое преступление» (тут Лемкин слегка искажает истину). Он готов допустить, что закон «не решает всех мировых проблем», но по крайней мере дает инструменты для выработки ключевых принципов. Не согласится ли миссис Рузвельт помочь в создании нового механизма для предотвращения и наказания геноцида? К письму Лемкин приложил несколько своих статьей.
Аналогичные письма получили Энн О’Хара Маккормик{560} из редакционного совета «Нью-Йорк таймс» и только что избранный генеральный секретарь ООН Трюгве Ли, норвежский юрист. Лемкин писал всем тем, с кем находил, даже с натяжкой, какие-то точки соприкосновения: например, бывшему губернатору Пенсильвании Гиффорду Пинчоту, с которым он несколькими годами ранее познакомился у Литтела, но затем утратил с ним контакт («Я очень скучаю по вам обоим», – утверждал Лемкин{561}). Глава отдела по сотрудничеству с международными организациями тоже получил письмо, причем с извинениями – «внезапный вызов в Нюрнберг и Берлин» воспрепятствовал-де продолжительному общению{562}. Лемкин обладал умением и азартом для выстраивания сети, и теперь он закладывал фундамент новой кампании.
Что за «внезапный вызов» в Нюрнберг, Лемкин не уточнял. В конце мая он отправился в Европу, вооружившись удостоверением, которое только что выдало ему Министерство обороны. Он рассчитывал, что этот документ откроет ему те или иные двери в Германии, хотя на нем и стояла печать «Пропуском не является»{563}.
На фотографии, которая появилась двумя месяцами ранее в «Вашингтон пост», Лемкин выглядит официально: белая рубашка с галстуком, пристально смотрит в камеру, губы поджаты, брови нахмурены – сосредоточен на своей цели. В удостоверении личности указано, что глаза у него голубые, волосы черные с проседью, вес 176 фунтов, а рост ровно пять футов и девять с половиной дюймов.
137
Первым делом Лемкин добрался до Лондона. Там он встретился с Эгоном Швельбом, сочувствовавшим его планам чешским юристом, главой Комиссии ООН по военным преступлениям{564}. До войны Эгон представлял в Праге антифашистов, беженцев из Германии, а теперь параллельно общался с Лаутерпахтом. Они поговорили о геноциде и ответственности, и Лемкин выдвинул идею: снять фильм, который поспособствует поиску сбежавших военных преступников. Из этой затеи ничего не вышло. Из Лондона Лемкин отправился в Германию, в Нюрнберг, и добрался туда в начале июня, разминувшись на несколько часов с Лаутерпахтом. В тот день в суде настала очередь Фрица Заукеля, он отвечал на обвинения в использовании принудительного труда в Германии. Заукель сообщил судьям о встрече с Франком в Кракове после возвращения того из Лемберга в августе 1942 года. Франк уведомил Заукеля о том, что уже направил в Рейх 800 000 поляков, но с легкостью наберет ему еще 140 000{565}. С людьми обходились как с дешевым ресурсом.
Удостоверение, выданное Лемкину в военном министерстве. Май 1946
