Восточно-западная улица. Происхождение терминов геноцид и преступления против человечества - [119]

И Малка тоже очень заботилась о единственном сыне, который остался у нее после гибели старшего Эмиля в самом начале Первой мировой. Ее мужа, отца Леона, давно не было в живых.

Мы перелистывали страницы альбома, и лицо Герты заметно смягчалось всякий раз, когда ей на глаза попадался Леон.

Узнала она и другого молодого человека, тоже неоднократно встречавшегося на снимках, вот только имя его не могла припомнить. Это Макс Купферман, подсказал я. Самый близкий друг Леона.

– Да, верно, – подтвердила Герта. – Я его помню, он дружил с дядей, они всегда были вместе. Когда Леон приходил к нам, всегда приводил с собой Макса.

Это позволило мне задать вопрос о друзьях женского пола. Герта решительно покачала головой, а потом улыбнулась – нежно. И в глазах ее тоже проступила нежность.

– Все твердили Леону: «Когда ты женишься?» А он всегда отвечал, что вовсе не хочет жениться, никогда.

Я снова спросил: неужели у него не было девушки? Нет, ни одной Герта не могла припомнить.

– Он всюду бывал со своим другом Максом, – повторила она.

Вмешался Дорон: как по ее мнению, не был ли Леон геем?

– Мы в ту пору про такое и не знали, – ответила Герта. Тон ее оставался ровным, она не была шокирована или даже удивлена. И не ответила на вопрос сына ни утвердительно, ни отрицательно.

134

Вернувшись в Лондон, я снова заглянул в бумаги Леона, собрал все фотографии, какие сумел отыскать, – особого порядка среди них не было. Я отложил в сторону все фотографии Макса, по возможности в хронологической последовательности.

Первая – официальный снимок, сделанный в «Центральной студии» Вены в ноябре 1924 года. На обороте маленького квадрата Макс надписал «Моему другу Бухгольцу, на память». Последняя фотография в этом альбоме была сделана двенадцать лет спустя в мае 1936 года, оба они лежали на лужайке, поблизости – футбольный мяч. Макс подписался как «Макки».

За двенадцать лет, с 1924 по 1936 год, у Леона собралось несколько дюжин фотографий его друга Макса. Ни года без фотографии, а чаще – несколько в год. Двое парней в пешем походе. Играют в футбол. На мероприятии. На пляже, с девушками, стоят рука об руку. Возле автомобиля за городом, стоят рядышком.

Фотографии свидетельствовали о близких отношениях на протяжении двенадцати дет, с двадцати лет и почти до того момента, когда Леон женился на Рите, ему тогда исполнилось тридцать три. Были ли эти отношения близкими в особом смысле – не ясно. Сейчас, когда я просматривал эти фотографии с учетом того, что удалось вспомнить Герте, мне казалось, что эта близость была именно такой – он ведь говорил, что не собирается никогда вступать в брак.

Макс сумел выбраться из Вены, как и когда – этого я не знал. Он уехал в Америку, сначала жил в Нью-Йорке, потом в Калифорнии. Он переписывался с Леоном, а много лет спустя моя мама побывала в Лос-Анджелесе и повидала Макса. Он женился поздно, рассказывала она мне, детей в этом браке не было. Каким он был? Приветливым, дружелюбным, остроумным, ответила мама. И «ярким», добавила она с намекающей улыбкой.

Я еще раз заглянул в единственное письмо от Макса, обнаруженное в бумагах Леона. Письмо было отправлено в мае 1945 года, 9 числа, в тот самый день, когда Германия капитулировала перед Советским Союзом. Письмо было ответом на отправленное Леоном из Парижа месяцем ранее.

Макс писал о гибели родных, о странном ощущении выжившего, о вернувшемся оптимизме. Эти слова явственно дышали надеждой. Как и Леон, он готов был принять эту жизнь, и стакан для него был наполовину полон, а не наполовину пуст.

Последняя строка привлекла мое внимание, как и при первом чтении, хотя в первый раз, без того контекста, который предоставила мне Герта, я прочел ее иначе. Кажется, Макс льнул к памяти о венской поре, когда печатал эти слова, когда посылал другу «от всей души поцелуй» и завершал эту фразу вопросом: «Могу ли я рассчитывать на взаимные поцелуи или же они предназначены только для твоей жены?»

Леон (слева) и Макки. 1936

X. Приговор

135

После двухдневного выступления Франка выступили и остальные подсудимые, а затем прокуроры подвели итоги обвинения. Американцы предпочли не привлекать в свою команду Лемкина, однако британцы обратились за помощью к Лаутерпахту, который работал на Шоукросса. Оценив «огромную помощь», которую Лаутерпахт оказал ему со вступительной речью, Шоукросс попросил его подготовить и заключительные юридические формулировки, применив их к открывшимся фактам. «В любом случае я буду вам очень благодарен за помощь»{551}.

Лаутерпахту понадобилось некоторое время, чтобы оправиться после первой поездки в Нюрнберг. Для того чтобы восстановить силы, он погрузился в преподавание, много писал, в том числе работал над статьей, отражавшей один из сопутствовавших процессу конфликтов – противостояние «реализма» и «принципа». «Здоровый реализм» и прагматический подход необходимы, подытожил он, однако в долгосрочной перспективе важнее преданность «принципу», и победит именно она{552}. При этом Лаутерпахт не затрагивал идеи Лемкина, а если бы затронул, то, вероятно, искренне бы назвал их неверными в принципе и непрактичными.