Восстание Болотникова 1606–1607 - [5]

Но если фонд источников о Болотникове, которыми располагал Карамзин, не идет ни в какое сравнение с количеством источников, использованных историками XVIII в., то совершенно иная картина получается при сравнении Карамзина с историками второй половины XIX в. — Соловьевым, Костомаровым, Платоновым. Как это ни неожиданно на первый взгляд, но историки второй половины XIX в. оперируют в основном с тем же фондом источников о Болотникове, что и Карамзин. Если не считать актового материала (использованного Платоновым), то существенно новым в плане источниковедческом в работах историков второй половины XIX в. является использование лишь двух важнейших источников, не известных Карамзину: «Иного Сказания»[15] и «Записок» Исаака Массы.

Таким образом, как археограф Карамзин сделал очень много для изучения истории восстания Болотникова. Но обогащением количества источников о Болотникове и исчерпывается то новое, что внес Карамзин в историографию восстания Болотникова. В изучении самого существа восстания, в трактовке его Карамзин не только не поднялся над уровнем историков XVIII в., но даже сделал несомненный шаг назад по сравнению со Щербатовым.

Если Щербатов видит свою задачу в том, чтобы найти «коренные причины» «буйства народного» — и этим если не решает, то хотя бы ставит вопрос об анализе восстания Болотникова как закономерного явления, — то для Карамзина такая постановка вопроса заранее исключается. Для него восстание Болотникова — это лишь «бунт Шаховского»[16], «дело равно ужасное и нелепое»[17], результат «легковерия или бесстыдства», «ослепления» или «разврата» в обществе — «от черни до вельможного сана»[18] — и только. Поэтому и Болотников, в глазах Карамзина, — лишь орудие в руках князя Шаховского. В изложении Карамзина Болотников — это не вождь восставших крестьян и холопов, а человек, который «сделался главным орудием мятежа» вследствие того, что, «имея ум сметливый, некоторые знания воинские и дерзость», он сумел воспламенить «других» «любопытными рассказами о Самозванце»[19].

Следующий этап в истории изучения восстания Болотникова связан с именами Соловьева и Костомарова.

При всем значении Соловьева в развитии русской исторической науки — в плане общих теорий русского исторического процесса, — в вопросе о массовых народных движениях Соловьев занимает глубоко реакционную позицию. В обзоре литературы о восстании Болотникова нет необходимости подвергать подробному анализу общую концепцию «Смутного времени» у Соловьева, которое рассматривается им как «борьба между общественным и противообщественным элементом, борьба земских людей-собственников, которым было выгодно поддерживать спокойствие, наряд государственный для своих мирных занятий, — с так называемыми казаками, людьми безземельными, бродячими, людьми, которые разрознили свои интересы с интересами общества, которые хотели жить на счет общества, жить чужими трудами»[20].

Достаточно отметить, что верный своей схеме Соловьев и в восстании Болотникова видит борьбу «казаков» «за возможность жить на счет государства»[21]. Такой взгляд на восстание Болотникова уже сам по себе исключает возможность для Соловьева признания крестьянского характера этого восстания. Но Соловьев и специально останавливается на проблеме крестьянского восстания в годы «Смутного времени» с тем, чтобы высказать свое категорическое несогласие с «мнением» тех историков, которые «полагают причиною смуты запрещение крестьянского выхода, сделанное Годуновым»[22]. В противовес этому мнению (Соловьев, несомненно, имеет здесь в виду Татищева и Щербатова, хотя и употребляет безличную форму: «Некоторые полагают») Соловьев выдвигает свой тезис о том, что, хотя «действительно в некоторых местах на юге крестьяне восстают против помещиков, но это явление местное, общее же явление таково, что те крестьяне, которые были недовольны своим положением, по характеру своему были склонны к казачеству, переставали быть крестьянами, шли в казаки и начинали бить и грабить прежде всего свою же братию — крестьян, которые, в свою очередь, толпами вооружаются против казаков в защиту своих семейств, собственности и мирного труда»[23]. Итак, восстание Болотникова оказывается в конечном счете направленным против… крестьян — объекта грабежа со стороны «казаков»!

Такой взгляд на восстание Болотникова не является случайным для Соловьева. Он обусловлен общим характером его схемы. Схема Соловьева, подчеркивая прогрессивность «государственного начала» (что соответствует объективной исторической роли централизованного государства на определенном этапе развития), вместе с тем абсолютизирует «государство» (на деле крепостническое государство!), как высшее благо, и тем самым отрицает возможность дальнейшего исторического развития, делающего правомерным уничтожение этого «государства» (крепостнического государства!). Соловьеву было глубоко чуждо понимание того, что движения народных масс (т. е. прежде всего крестьянства) против крепостнического государства несли в себе основы более высокого прогресса, чем то «государство», которое господствовало в эпоху этих движений. Это и привело Соловьева к созданию глубоко реакционной концепции, в которой Болотников из вождя крестьян, восставших против феодального гнета, оказался превращенным в вождя казаков, грабящих крестьян!