Восстание Болотникова 1606–1607 - [4]

.

Итак, ограничение, а затем и отмена свободы у крестьян и отнятие свободы у «дворовых людей» (т. е. у холопов) привели к недовольству среди крестьян и холопов, а также и к недовольству среди бояр, лишившихся возможности заселять свои земли крестьянами, переходившими к ним из других мест.

В этих «внедрившихся неудовольствиях» в обществе, еще более усилившихся в результате «великого голоду», Щербатов видит одну из причин падения Бориса Годунова и всех дальнейших событий.

Но если истоки недовольства в обществе Щербатов ищет в переменах в положении крестьян и холопов[8], то самая общественная борьба — «народное буйство» — объясняется Щербатовым «беспримерной верностью народа к роду старобытных своих государей»[9]. Таким неожиданным и парадоксальным способом Щербатов пытается решить сформулированный им же вопрос: почему «российский народ, который мы зрим толь повиновенный своим монархам, и не любящий вдаваться в военные опасности, толь готов был тогда ко всяким возмущениям»[10].

По Щербатову получается, что, восставая сначала против Бориса Годунова, а затем против Василия Шуйского, «российский народ» демонстрировал свою верность «колену прежде царствовавших государей»[11], за представителей рода которых он принимал самозванцев. Такое разрешение вопроса о причинах «народного буйства» Щербатов обосновывает указанием на то, что в глазах народа усиление гнета и прочие беды связывались с пресечением старой династии и переходом власти в руки боярских царей: «По смерти царя Феодора Иоанновича стенал народ, видя себя под властию у царя Бориса, не роду царского, но боярского; воздыхал о убиении царевича Димитрия, коим корень древнего царского роду пресекся. Явился Лжедимитрий: не входя в подробное исследование о нем, привыкши сами себя в том, чего желают, обманывать, пристали к сему самозванцу. В Москве, а не во всех городах, признан он бысть Григорьем Отрепьевым; собравшимися боярами и народом был убиен и возведен на престол Российской царь Василий Ивановичь от роду князей Шуйских: тогда же некиими распущен был слух, якобы Димитрий спасся. Не все могли уверены быть, что убиенный был подлинно самозванец; и тако самое убиение его навлекало в отдаленных градах ненависть от царя Василья, яко на явного убийцу последней отрасли царского корня и похитителя его престола. Разнесшийся слух о спасении Лжедимитрия ненависть их подкреплял, и чинил в них готовность пристать к тому, кто под именем его явится. Долго не являлся такого имени самозванец, но явился другой, под именем сына царя Феодора Ивановича; народ к нему пристал, в уповании, а вослибо не подлинной ли он сын последнего их древнего корене государя: и тако самому сему буйству беспримерная верность народа к роду старобытных своих государей причиною была: но верность, соединенная с легковерием, нерассмотрением, суровостию и всякою буйностию, которая едва всю Россию под власть чуждой державы не подвергла, а крайние разорения ей приключила»[12].

Вряд ли надо говорить о том, что решение проблемы «самозванства», предложенное Щербатовым, является столь же тенденциозным, сколь и неудовлетворительным. Самозванство питалось не «верностью народа к роду старобытных своих государей», а наивной верой народных масс в «хорошего царя», способного, в представлении народных масс, защищать народ от угнетавших его бояр, в том числе и от царей-бояр — Бориса Годунова и Василия Шуйского. Но вместе с тем следует отдать должное Щербатову: он первый поставил проблему «царистской» психологии народных масс, без разрешения которой нельзя разобраться в характере народных движений в России в XVII–XVIII вв. Правда, Щербатов оказался не в состоянии разрешить эту проблему. Но она оказалась не по плечу и писавшему через сто лет после Щербатова Ключевскому[13].

И лишь сталинская формула о том, что в крестьянских восстаниях XVII–XVIII вв. крестьяне «выступали против помещиков, но за «хорошего царя»», дала ключ к пониманию природы той черты восстания Болотникова, которую Щербатов истолковал как «верность народа к роду старобытных своих государей»[14].

Первым историком XIX в., писавшим о Болотникове, является Карамзин.

В ряду историков восстания Болотникова Карамзин занимает совершенно особое и своеобразное место. Значение Карамзина в истории изучения восстания Болотникова определяется тем, что им были выявлены и опубликованы (в «Примечаниях» к «Истории государства Российского») основные и важнейшие источники о восстании Болотникова. Для характеристики того, что сделал Карамзин в смысле расширения круга источников о восстании Болотникова, достаточно сказать, что, в то время как непосредственный предшественник Карамзина, Щербатов, по сути дела использует для изложения событий восстания Болотникова лишь одну «Летопись о многих мятежах» (с некоторыми дополнениями из Маржерета и статейного списка посольства князя Волконского), число источников, использованных Карамзиным для истории восстания Болотникова, приближается к трем десяткам. Карамзин не только ввел в оборот новые источники литературного характера [в том числе и такой, как «Столяров (Карамзинский) Хронограф»]. Он также привлек и актовый материал (в том числе знаменитые грамоты патриарха Гермогена с изложением содержания «листов» Болотникова) и разряды.