Воспоминания японского дипломата - [169]

О настроениях военного министра Анами в то время написано многое. В ходе наших встреч по разным поводам он часто говорил о том, чтобы “вырвать жизнь из когтей смерти”. По моим наблюдениям, он был одержим стремлением нанести противнику еще один тяжелый удар прежде, чем будет заключен мир. Как выяснилось впоследствии, он, в конце концов, перестал настаивать на этой идее. Существовала однако опасность того, что, если бы военный министр и другие члены руководства армии, не будучи психологически готовы к миру, испытали давление из любого источника в пользу его достижения, внутриармейская оппозиция могла бы взять верх, последовал бы взрыв насилия, и все мирные усилия оказались бы под угрозой. Разумеется, способность военного министра в тот период держать растущее недовольство своих подчиненных под контролем и успешно провести армию через величайший кризис смогла проявиться благодаря решению императора, но в немалой степени ее объясняет и тот факт, что в ходе длительных и серьезных дискуссий на заседаниях Высшего совета по руководству войной и других структур каждый член Высшего совета сумел утвердить в своем сознании генеральный курс на прекращение войны.

На послеполуденном заседании Кабинета 13 августа военный министр, казалось, то и дело предавался каким-то грезам и, хотя на утреннем заседании Высшего совета он нес основное бремя спора со мной, теперь его страсть к возбуждению противоречий приутихла. Некоторые, например, министр внутренних дел Абэ и другие министры, выступили за попытки дополнительного смягчения условий союзников и высказали намерение в случае необходимости продолжать войну. Я ответил, что, судя по положению, в котором пребывали союзные державы, дальнейшие подходы к ним с нашей стороны не только будут безрезультатными, но и заставят их усомниться в искренности нашего желания заключить мир. Ответ Бирнса, безусловно, представлял собой наименьшее общее кратное условий нескольких союзников, и коль скоро мы собирались заключить мир в интересах реконструкции Японии и благоденствия человечества, нам было крайне необходимо принять их в неизменном виде. Министр военно-морского флота Ёнаи разделил мою точку зрения, но кое-кто продолжал ее оспаривать. Тогда премьер провел опрос членов Кабинета. Министр вооружений Тоёда не определил свое мнение, министр без портфеля Сакураи делегировал решение премьеру; министр военно-морского флота Ёнаи, министр финансов Хиросэ, министр сельского хозяйства и лесоводства Исигуро, министр образования Ота, министр социального обеспечения Окада, министр транспорта Кобияма, министры без портфеля Ясуи, Сакондзи и Симомура наряду со мной высказались в пользу принятия Потсдамской декларации. Военный министр Анами, министр юстиции Мацудзака и министр внутренних дел Абэ выступили против. Перед лицом продолжающегося расхождения во мнениях премьер вновь прервал заседание.

Я не верил, что военный министр позволит использовать себя для какой бы то ни было попытки государственного переворота. Однако меня преследовали опасения, что мятежные настроения офицеров вынудят его уйти в отставку или что в противном случае могут возникнуть беспорядки. Эти опасения диктовали необходимость немедленного принятия решения, и я указал на это премьеру Судзуки сразу после закрытия заседания Кабинета. Он заявил, что направится во дворец за решением императора.

В тот вечер я давал небольшой давно запланированный обед в честь двух бывших послов высокого ранга. Неожиданно мне передали сообщение от начальников штабов армии и ВМФ с просьбой о немедленной встрече. Ответив, что приму их в официальной резиденции премьера, я покинул своих гостей и направился на беседу, которая длилась с 9 до 11 часов. Мы не продвинулись ни на шаг и лишь пережевывали доводы, которые высказывались на утреннем заседании Высшего совета. Во время беседы в кабинет ворвался заместитель начальника штаба ВМФ Ониси[136] и с жаром стал доказывать двум начальникам штабов, что приемлемость или неприемлемость американского ответа — вопрос несущественный, а главное состоит в том, что вооруженные силы утратили доверие императора, их Верховного главнокомандующего. Поэтому "необходимо представить императору план, позволяющий одержать победу, и попросить его пересмотреть принятое решение” Нас не победить, кричал он, если мы решительно рискнем жизнями двадцати миллионов японцев, сведенных в отряды камикадзэ. Поскольку даже начальники штабов никак не комментировали эти заявления, Ониси повернулся ко мне и потребовал: "А что думает министр иностранных дел?" Я ответил: "Если бы только у нас была хоть какая-то реальная надежда на победу, никому даже на мгновение не пришла бы в голову мысль о принятии Потсдамской декларации, но выигрыш одного сражения не выиграет нам войну”.

Покинув резиденцию, я на обратном пути зашел в МИД и просмотрел телеграммы наших посольств и записи зарубежных радиопередач, которые показывали все возраставшую серьезность наших бедствий. В автомобиле по дороге домой я размышлял о том, что даже если мы пойдем на жертву двадцати миллионов японцев, они станут легкой добычей вражеской техники и артиллерийского огня. Мы могли вынести все что угодно, если бы это обещало хоть какую-нибудь отдачу, но стрелы и бамбуковые копья, на которые уповали наши военные, не обещали ничего. Их невежество в отношении характера современной войны не укладывалось в моем сознании. В любом случае тянуть больше было нельзя, и, думал я, было совершенно необходимо, как и планировал премьер, уже утром принять окончательное решение.