Воспоминания японского дипломата - [142]
ГЛАВА 2. Министерство по делам Великой Восточной Азии
КАК ЯСНО СЛЕДУЕТ ИЗ ВЫШЕСКАЗАННОГО, моя восточноазиатская политика базировалась на верности принципу установления отношений согласия и добрососедства со странами Восточной Азии, причем главным элементом таких отношений я считал взаимное уважение суверенитета и экономическое сотрудничество. Япония, как передовая страна Восточной Азии, должна была оказывать помощь в развитии других стран и территорий этого региона и таким образом мирными средствами способствовать всеобщему процветанию.
Идея взаимопомощи не оставляла места никаким помыслам о контроле посредством военной силы. Эти принципы, а также намерение Японии не исключать, а вовлекать неазиатские страны в развитие Восточной Азии нашли выражение в моей речи о внешней политике, произнесенной в парламенте 21 января 1942 года, когда я разъяснил цели Японии в текущей войне. Естественно, при подготовке этого выступления мне приходилась учитывать и военную атмосферу в Японии (а это было выступление военного времени), и взгляды моих коллег-министров Кабинета. Но, разумеется, высказанные мною мысли не соответствовали ни философии военного господства, ни концепциям блоковой экономики или "Lebensraum". Моя позиция явно диссонировала с идеей "нового порядка в Восточной Азии", основанной на концепции "жизненного пространства", а стало быть, и с планами создания "Великой Восточной Азии", которые проповедовали в то время Тодзё и его сторонники.
Того Сигэнори — министр иностранных дел Японии, 1942 г.
Я обратил внимание на эти расхождения по вопросам нашей политики в Восточной Азии вскоре после вступления на пост министра, но, естественно, разрыв во мнениях становился все шире по мере того, как проповедники "нового порядка" все более и более опьянялись военными успехами. Однако сам Тодзё даже после начала войны в течение некоторого времени проявлял достаточную осторожность. Так, вскоре после того, как вспыхнула война, высшее командование предложило немедленно решить вопрос о будущем статусе южных территорий, что, на его взгляд, было необходимо для удобства военного управления ими после оккупации. Когда же я возразил, что не следует принимать столь важное решение, когда война еще в самом разгаре и ситуация подвержена изменениям, Тодзё выступил в мою поддержку, и Совет по межведомственным связям прислушался к моему мнению.
При наличии этих двух подходов к Восточной Азии мне приходилось прилагать все усилия к тому, чтобы руководство нашей политикой не попало в руки тех, кто подстрекал к установлению "нового порядка". Для этого важно было сохранить управление нашими отношениями с Восточной Азией в юрисдикции министерства иностранных дел. Однако примерно в мае-июне 1942 года до меня дошли слухи о планах создания нового министерства, которое должно было заниматься регионом "Великой Восточной Азии". С течением времени этот план приобрел четкие очертания. Предусматривалось, что все наши зарубежные учреждения в этом регионе (исключались только Корея, Формоза и Сахалин) перейдут под управление и контроль нового министерства по делам Великой Восточной Азии и что все вопросы политики, экономики и культуры (т.е. все, за исключением так называемой "чистой дипломатии"), связанные с Маньчжоу-го, Китаем, Таиландом, Французским Индокитаем и другими территориями (в том числе "Квантунской арендованной территорией" и подмандатными островами Южных морей), будут переведены под его юрисдикцию. Бюро по делам Маньчжурии, Совет развития Азии и министерство по делам заморских территорий подлежали ликвидации. Говорили, что суть концепции, заложенной в основу этого плана, состояла в обращении со странами Восточной Азии, как с братьями, во всеобщей мобилизации материальной мощи Великой Восточной Азии и, таким образом, в содействии успешному ходу войны.
Узнав обо всем этом, я заявил Тодзё, что я против любого подобного плана, ибо нам необходимо мобилизовать весь наш потенциал на ведение войны и утвердиться на неприступных позициях, и что сейчас не время играть в игры и заниматься организационными манипуляциями. Далее я заявил, что план, о котором мне стало известно, не только исключает министерство иностранных дел из самых важных сфер японской дипломатии и тем самым подрывает ее целостность, но и ущемляет национальную гордость государств Восточной Азии как независимых субъектов и, следовательно, подрывает возможность поддерживать отношения сотрудничества с ними. Тодзё пообещал внимательно изучить мое мнение.
Прежде чем я узнал что-то новое о министерстве по делам Великой Восточной Азии, поступили плохие новости с фронта: как выяснилось, в июне наш флот, который хвастался своей непобедимостью, потерпел поражение у Мидуэя. Хотя в докладе высшего военно-морского командования Совету по межведомственным связям говорилось о небольших потерях, я в доверительном порядке узнал, что, помимо всего прочего, мы потеряли несколько авианосцев, надеяться на возможность замены которых едва ли приходилось. Мое и без того острое недоверие к флоту усилилось, и я стал испытывать еще более серьезные опасения за будущее войны. Последовавшая через небольшой срок высадка противника на Гвадалканале, которая показала всю энергичность контрнаступления, отнюдь не убавила мои опасения.
