Воспоминания японского дипломата - [11]

.

После того, как 26 июля 1945 года была опубликована Потсдамская декларация, заместитель министра иностранных дел Мацумото Сюнъити заявил своему шефу, что “декларация, по существу, является предложением о капитуляции с условиями” и что единственный способ окончания войны — это принятие этих условий в таком виде, как они предложены.

Того в принципе был согласен с такой точкой зрения. Но он, предвидя трудности при обсуждении этого вопроса с военными, хотел принятия такого решения правительством, по которому, не комментируя Потсдамскую декларацию, можно было бы усилить попытки получить согласие Советского Союза выступить посредником. Если это удастся, то Япония, по его мнению, сможет добиться более приемлемых условий, чем те, которые провозглашались Потсдамской декларацией.

27 июля обстановка на совещании Высшего совета по руководству войной, а затем на заседании кабинета министров, на которых обсуждалась Потсдамская декларация, была такой, что не могло быть и речи о принятии ее условий. Тем не менее Того предложил не отклонять декларацию, чтобы не затруднять дальнейших переговоров с Москвой. С большим трудом ему удалось убедить высших государственных советников и министров в том, что в создавшихся условиях лучше не отвечать вообще.

Позицию Того поддержал премьер Судзуки, который заявил, что правительство будет действовать по принципу “моку-сацу” (буквально — ”убить молчанием”). При этом было также решено избегать таких шагов, которые могли бы быть истолкованы за границей как отказ Японии от условий Потсдамской декларации.

Дальновидные японские дипломаты и политические деятели убеждали правительство принять условия Потсдамской декларации. Например, японский посланник в Швейцарии Касэ Сюнъити писал, что условия Потсдамской декларации мягче, чем условия Крымской декларации о Германии. Он подробно анализировал отношение Вашингтона к Японии, подчеркивая стремление к компромиссному миру со стороны влиятельных американских кругов. Аналогичный подход продемонстрировал и посол Японии в Москве Сато, который послал в Токио телеграмму, поддерживая позицию Касэ¹.

Однако в среде военных деятелей отсутствие официальной реакции на Потсдамскую декларацию вызвало опасение, что такая позиция может быть понята армией и народом как ее молчаливое одобрение. Это означало бы, что военная каста приносится в жертву и многие военные предстанут перед судом как военные преступники. Поэтому они, уповая на стратегию “сопротивления на материке”, т.е. продолжение войны на территории собственно Японии потребовали от правительства публично заявить об отказе принять Потсдамскую декларацию.

На следующий день, 28 июля военный министр Анами Корэтика и начальники штабов Умэдзу Ёсидзиро и Тоёда Соэму на совещании в императорском дворце, воспользовавшись отсутствием Того, отозвали престарелого премьера Судзуки в отдельную комнату и сумели убедить его, что отсутствие реакции на Потсдамскую декларацию сильно отражается на боевом духе армии. Они потребовали от Судзуки твердо заявить об отклонении требований союзников о безоговорочной капитуляции.

На созванной в тот же день пресс-конференции Судзуки заявил: “Потсдамская декларация является дополнением Каирской декларации. Правительство не придает ей большого значения, и мы игнорируем ее. Мы будем неотступно продолжать движение вперед для успешного завершения войны”[50]^[51].

Заявление Судзуки радиовещание немедленно разнесло по всему миру. Вашингтон тут же заявил, что использует всю американскую военную мощь, чтобы буквально стереть с лица земли Японию.

Возмущенный Того заявил Судзуки, что даже премьер-министр не имеет права выступать вразрез с решением кабинета министров. Да и сам Судзуки понимал, что этим его заявлением подрывалась деятельность японских дипломатов по установлению мира. “Но мне трудно, вернее, невозможно взять назад то, что уже было сказано”[52], — ответил он Того.

Этот роковой шаг в истории Японии привел к тому, что 6 августа США сбросили на Хиросиму свою первую атомную бомбу, а затем СССР, в нарушение Пакта о нейтралитете, который должен был остаться в силе еще до апреля 1946 года, объявил войну Японии.

Так, Того Сигэнори, отдавший все свои силы проблеме выхода Японии из Тихоокеанской войны, оказался в роли Дон Кихота, который страстно, с искренним сердцем и неиссякаемой энергией сражался с ветряными мельницами истории.

Борис Н. Славинский

Предисловие

Мой дед был присужден к двадцатилетнему заключению Международным военным трибуналом для Дальнего Востока и умер в Токийской тюрьме в июле 1950 года.

Мне тогда было пять лет. Естественно, я мало что помню о дедушке. И все-таки один яркий образ, как кинокадр, до сих пор стоит у меня перед глазами: это то ли больница, то ли тюрьма. Он приближается к нам от конца коридора. На нем красно-коричневый халат. Волосы совсем белые, а лицо усталое. Но он улыбается.

* * *

Когда я был еще ребенком, моя мать (его дочь) и мой отец, молодой японский дипломат, личный секретарь дедушки в бытность его министром иностранных дел, часто говорили о нем. И сначала из разговоров, потом из рассказов его друзей и знакомых, а позднее из документов о довоенной истории Японии и о периоде войны, мне постепенно стала понятной та важная роль, которую сыграл дед в самый трудный для японской дипломатии период.