Воспоминания русского дипломата - [105]

Оглядываясь назад на наши отношения к Болгарии во время Балканского кризиса, хотя я был одним из ближайших участников общего ведения дел и не могу быть беспристрастным, однако все же скажу, что совесть моя спокойна относительно двух главных обвинений, которые выставляли против нас русофобы в Болгарии; они говорили, что Россия натравила на них Румынию и что Россия не хотела создания сильной Болгарии, помешав ей занять Константинополь. В подтверждение первого обвинения они указывают на то, что между Россией и Болгарией существовала военная конвенция в силу коей мы обязаны были защищать Болгарию от Румынии. Такая конвенция действительно существовала, она была заключена еще Куропаткиным в бытность его военным министром. Конвенция была редактирована очень неудачно, и отдельные статьи ее допускали противоречивые толкования. Тем не менее, когда в декабре 1912 года Румыния собиралась занять пограничные болгарские земли, мы не остановились перед определенной угрозой. Отдавая себе отчет в возможности серьезных последствий такого рода шага, мы тотчас снеслись с французами, как нашими союзниками. В Париже произошел целый переполох по этому поводу, союзники наши выразили явное неудовольствие по поводу возможности быть вовлеченными в общеевропейский конфликт. Мы, однако, настояли на нашей точке зрения. Подробности эти никому не известны до сей поры, кроме посвященных. Они достаточно убедительно доказывают, что в известную минуту Россия не уклонялась от исполнения своих нравственных обязательств по отношению к Болгарии. Мы не могли, однако, стать на точку зрения болгар, которые шантажировали конвенцией и полагали, что могут ни в грош не ставить наших советов и предостережений, а что мы все-таки должны будем прийти им на помощь. Между тем, совершенно явно, что всякая конвенция о совместных военных действиях вступает в силу, лишь когда достигнуто политическое соглашение об обстоятельствах, которые вызывают эти действия.

В отношении к России болгары, как и другие славяне, усвоили себе убеждение, что на их стороне права, а на стороне России – только обязанности. К сожалению, это убеждение в значительной степени поддерживалось нашей печатью, у которой они всегда находили поддержку в нападках на наше Министерство иностранных дел за недостаточную поддержку их интересов: «Россия обязана» – «Бедная Россия, сколько у нее обязанностей». На эту тему в то время остроумный фельетон написал Дорошевич.

Рассчет на то, что Россия выступит против Румынии, в то время как сама Болгария хотела раздавить Сербию и Грецию, показывал только степень крайнего ослепления в Софии, от которого не могли спасти никакие наши предостережения.

Что касается второго обвинения, то мы видели, что Россия приняла решение осуществить арбитраж на почве признания прав Болгарии на Македонию в ее споре с Сербией. Что касается греческих притязаний, то мы признавали права греков только на Салоники с небольшим приземельем, но решительно отвергали все прочие. А что Россия не поступилась Константинополем в пользу Болгарии, это не нуждается в оправдании не только перед русскими, но и перед не предубежденными болгарами.

В том-то и была, однако, беда, что не предубежденного отношения нельзя было ожидать от болгар. Свои грехи и ошибки болгарский народ не хотел видеть. Для него и для его правителей легче было переложить свою вину на чужую голову, особенно при сложившемся убеждении, что Россия все обязана сделать для них. Такова была почва для русофобской агитации в Болгарии. Ею и воспользовались недобросовестные деятеля, вроде Геннадиева, Радославова и К^о.

Они обратились к королю Фердинанду с открытым письмом, напечатанным в газетах, в коем обвиняли правительство Гешов-Данева в чрезмерном русофильстве. Этому направлению они приписывали все бедствия, постигшие Болгарию. Их симпатии были на стороне Австрии. Авторы письма были призваны к власти. Это не помешало им обращаться за помощью к России, как в свое время русофил Данев не считал невозможным по временам заигрывать с Австрией. Австрия мало помогла Болгарии в деле прекращения войны с недавними союзниками, которая грозила полным разгромом Болгарии. Что касается до нас, то мы старались сделать все возможное, чтобы умалять размеры кары, постигшей Болгарию. По нашему настоянию, Румыния остановила свои войска, направлявшиеся на Софию.

Во время переговоров в Бухаресте мы приложили много усилий к тому, чтобы сократить притязания Сербии и Греции. Мы сожалели, что нам не удалось отстоять для Болгарии Каваллу. Это произошло оттого, что наши союзники французы нас не поддержали и в вопросе о Кавалле стали на сторону Германии, которая хотела, чтобы Кавалла принадлежала грекам. Мы оказались в этом вопросе в странном единении с Австрией, но это не могло нам помочь, потому что Австрия была настолько скомпрометирована, что ее никто не слушал на Балканах.

Еще в другом вопросе наши старания в пользу Болгарии не увенчались успехом. Мы настаивали на возвращении Болгарии Адрианополя, вновь захваченного турками. Все державы были в принципе согласны с нами, что нельзя допустить своевольного нарушения турками условий, которые незадолго до того были предметом соглашения между турками и теми же державами. Вскоре, однако, выяснилось, что гораздо труднее прийти к соглашению о средствах совместного давления на Турцию. Не порывая с державами, немцы стали отстаивать турок. У нас одно время возникла мысль о единоличном вооруженном давлении на Турцию, вплоть до занятия Трапезунда с моря. Из переговоров с Генеральным штабом выяснилась, однако, недостаточность наших перевозочных средств в то время. Экспедиция могла потребовать значительного отвлечения сил. Между тем, мы не могли быть уверены в том, что, пока мы будем заняты в Черном море, Австрия не воспользуется этим, чтобы надавить на Сербию под видом помощи той же угнетенной Болгарии. Такого оборота дела мы, конечно, не могли желать. К тому же, наше общественное мнение было глубоко возмущено поведением Болгарии и едва ли сочувственно отнеслось бы к жертвам ради нее.