Воспоминания русского дипломата - [103]

Некоторое время перед тем Румыния, если не ошибаюсь, по инициативе Венизелоса, заявила, что она будет против первого нападающего. Со своей стороны, мы одобрили это заявление, как способное отрезвить обе стороны. Когда Бобчев, по поручению своего правительства, справился о том, как мы бы отнеслись к выступлению Румынии, мы открыто заявили ему о нашем взгляде на этот счет и добавили, что пальцем не двинем в защиту Болгарии, если она первая нападет.

Все эти острастки, казалось было, возымели действие. Данев заявил, что был непонят, что он приедет в Петроград, что о назначении срока он просил, а не требовал. В это время отношение Сербии, где усиливалось шовинистическое настроение, почти в той же мере беспокоило нас, как и болгарское. Пашич высказывал, однако, надежду, что ему удается, хотя и с трудом, справиться с этими трудностями. Несколько дней отделяло нас от приезда премьеров в Петроград. В это время в ночь на 17 июня 1913 года Болгария предательски напала на Сербию и Грецию.

Спокойно разбираясь в причинах, побудивших Болгарию принять столь пагубное для нее решение, приходится прийти к заключению, что дело вовсе не так просто, как его многие себе представляют, и не заключается в одном лишь коварстве короля Фердинанда. Конечно, личность последнего сыграла известную роль в этом деле и особенно в последующих событиях. Вследствие этого, на ней стоит остановиться. Фердинанд скрепя сердце, подписал союз с Сербией, в некоторых статьях своих направленный против Австрии. По симпатиям и по культуре он всегда был и оставался австрийцем и суеверным католиком. Суеверие и трусливость уживались в нем с сильно развитым тщеславием. Иезуит по природе, он в то же время был актером и любил драпироваться в различные роли, изображать себя и в фотографии и в живописи во всевозможных положениях. Он подарил как-то бывшему министру иностранных дел графу Ламздорфу свой портрет в костюме средневекового Мальтийского рыцаря. На этом портрете как-то особенно подчеркнуты изнеженность и вычурность его облика. Он выпустил в Болгарии марки со своими изображениями. На одной из них Фердинанд в парчовом облачении византийского севастократора[176] с аскетически вытянутыми чертами лица, как на древних иконах. На другой марке Фердинанд в форме адмирала болгарского флота. Здесь он, видимо, копировал облик короля Эдуарда, моряка-спортсмена.

Свой народ Фердинанд не любил. Он не стеснялся презрительно отзываться о нем, и мне лично пришлось слышать от него подобные отзывы. Ему претила и грязь и неаккуратность его подданных. После заседаний министров у себя во дворце он тотчас приказывал отворять форточки. Он систематически развращал министров, поощряя легкую наживу и взяточничество. Этим способом он держал их в руках, имея против каждого из них компрометирующие документы. Болгары боялись его, и хотя страна во многом обязана была ему своими материальными успехами, однако никто не любил его. Со своей стороны, Фердинанд вечно боялся какой-нибудь каверзы или возмужания со стороны болгар. К России Фердинанд испытывал чувство непреодолимой антипатии и суеверного страха. Он всегда боялся, что его конец придет отсюда, и не раз высказывал убеждение, что Россия питает замысел лишить его престола. Может быть, его участь будет подобна той, которая выпадает иногда на долю людей, заболевающих той болезнью, которой слишком суеверно боятся. Такой человек правил в те время Болгарией. Страх – плохой советчик. А Фердинанд пребывал между самыми различными страхами. Он боялся коалиции союзников и Румынии, боялся возбудить гнев России, но больше всего он, по-видимому, боялся партии македонцев и стоявших во главе ее честолюбивых вождей. Он знал, что они ни перед чем не остановятся, если сочтут это нужным, для осуществления своих планов. Македонцы не допускали мысли о возможности поступиться хотя бы частью Македонии в сербские руки. Они сходились в этом с партией военных, во главе коих стоял генерал Савов, так же, как и они, неспособный брезгать какими-либо средствами для достижения своих целей.

Страх перед этими головорезами, личный страх за свою шкуру пересилили в конце концов все другие опасения и соображения в Фердинанде, который, в конце Балканского кризиса, впал было в полную неврастению, колеблясь между различными решениями и стараясь от них отстраниться. Напоследок Савов вынудил Фердинанда подписать указ о наступлении.

Таким образом, ответственность за 17 июня может быть возложена главным образом на союз авантюриста Савова с македонцами. Последние получили совершенно несоответственное влияние на направление дел в Болгарии, завоевав такое положение в течение всего предыдущего периода болгарской истории.

В этом отношении сама Россия несет долю ответственности за столь ненормально сложившийся порядок вещей. Я уже упоминал о том, как в эпоху Сан-Стефанского договора мы признали права Болгарии на Македонию, совершенно забыв о Сербии. Такой исключительный фаворитизм Болгарии был совершенно необоснован. Между тем, для Болгарии Сан-Стефанский договор явился лозунгом, которым она с изумительной настойчивостью и упорством руководилась до самой Балканской войны.