Воспоминания петербургского старожила. Том 1 - [115]

С тех пор Александр Сергеевич Грибоедов бывал в доме княжны на Самотеке очень часто и сделался почти домашним человеком. Вот в это-то время, – сказал Скобелев, – я воспользовался собственноручною авторскою рукописью, очень верною, которую привез Александр Сергеевич княжне, а княжна давала ее списывать многим своим знакомым, и в том числе мне, который однажды просидел в нумере московской гостиницы всю ночь напролет без сна над писанием этой вот самой копии. Знаю, по крайней мере, что она вернешенька с подлинником.

На днях мой хороший знакомый Александр Матвеевич М[ерин]ский, мать которого была родной племянницей княжны Варвары Петровны, умершей в 1830 году, 74 лет от роду, и хорошо знавший свою почтенную grand-tante[829], вполне подтвердил мне этот рассказ Ивана Никитича Скобелева, дополнив, что он сам из уст княжны слышал неоднократно об этом случае знакомства княжны Варвары Петровны Волконской с нашим знаменитым Грибоедовым.

Граф Егор Францович Канкрин в его домашнем и кабинетном быту

О знаменитом бывшем (с 20-х по 40-е годы) министре финансов графе Егоре Францовиче Канкрине в периодической печати русской и заграничной есть немало довольно интересных и немаловажных подробностей, проливающих более или менее яркий свет на сущность его государственной деятельности, столь благотворной для нашего отечества. В таких биографических журналах, каковы «Русский архив», «Русская старина» и, наконец, «Исторический вестник», рассказано немало различных анекдотивных подробностей о графе Егоре Францовиче, который, по справедливости, имел много, очень много оригинального и даже странного, особенно в своем домашнем и так называемом «кабинетном» быту. Собрание в одно целое всех этих анекдотивных случаев могло бы пролить довольно яркий свет на такую замечательно прекрасную и полезную для отечества нашего личность, каков был министр финансов граф Канкрин.

Ряд случаев более или менее анекдотивного характера, нами здесь предлагаемых вниманию читателя, хотя сколько-нибудь знакомого с деятельностью покойного графа Егора Францовича, можем смело сказать, никогда нигде не являлись ни в русской, ни в иностранной печати, а есть плод личных наших, как старинного (73-летнего) петербуржца, розысканий, в особенности при помощи интересных рассказов бывшего же министра финансов Александра Максимовича Княжевича, одного из приближеннейших людей к графу Канкрину и знавшего его как никто; а отчасти при интересно-курьезных сообщениях бывшего камердинера графа, ныне также покойного, Пахомина, сообщившего нам много таких подробностей, которые далеко не все могли быть нами переданы в печать, а которые и имеются здесь, служат явным доказательством справедливости уже в прямом, а не в переносном смысле французской пословицы, что «для камердинера не существует великого человека[830], а остается лишь весьма обыкновенный смертный, как все мы, грешные».

Смеем думать не без оснований, что это наше, лично нам принадлежащее собраньице наблюдений о графе Егоре Францовиче Канкрине не ничтожный дополнительный вклад в будущую полную биографию этого знаменитого и полезнейшего государственного мужа, ежели кто, подобно барону М. А. Корфу, изобразившему так мастерски бессмертного графа М. М. Сперанского[831], сумел бы ловко и дельно сгруппировать всю массу сведений печатных о графе Е. Ф. Канкрине.

Конечно, каждый из петербургских, да и не из петербургских сколько-нибудь образованных жителей, а временно наезжавших лет за 40 пред сим провинциалов, неоднократно встречал оригинальную фигуру тогдашнего министра финансов генерала от инфантерии графа Егора Францовича Канкрина всегда не иначе как в военной генеральской форме, которую он умудрился видоизменить до того, что покойный великий князь Михаил Павлович (не очень много переживший Канкрина[832]) всегда, заметив на ком-нибудь в ношении мундирного платья какое-либо отступление от строгой формы, называл обыкновенно этого рода беспорядок «канкринщиной», всегда, впрочем, прибавляя: «Далеко, брат, кулику до Петрова дня! Да и к тому же, как говорили древние, что дозволяется богам, каков в своем роде, например, Канкрин, то не дозволяется таким, брат, волам, как мы с тобою во всех возможных отношениях. Итак, любезнейший, чур не канкринствовать!» И замечательно то, что граф Канкрин, вышедший на такую недосягаемую государственную высоту из бедных немецких разночинцев, никогда в военной настоящей фронтовой или вообще боевой службе не был и ни в каких сражениях не находился, а со всем тем необыкновенно высоко ценил генеральские эполеты и шляпу с витушкою на кокарде при белом петушьем султане, на ношение которых получил право, когда в начале войны 1812 года, по усиленной своей просьбе и ходатайству тогдашнего военного министра и главнокомандующего действующею армиею Барклая де Толли, был из действительных статских советников переименован в чин генерал-майора, будучи назначен в должность генерал-провиантмейстера действующей армии[833], когда, само собою разумеется, почтенному Егору Францовичу в сопровождении некоторой свиты из необходимейших чиновников приводилось в нескольких колясках, бричках и перекладных телегах проезжать изрядные пространства по дорогам между заготовительными пунктами провианта. При этих переездах, понятно, генерал-провиантмейстера сопровождал военный кавалерийский конвой, состоявший преимущественно из улан и казаков на конях с пиками, у первых с развевающимися флюгерами, у вторых без флюгеров. Старожилы, знавшие Канкрина еще в те времена, то есть за семьдесят три года пред сим, рассказывали пишущему эти строки, родившемуся именно тогда, то есть в 1812 году, конечно, не при рождении его, а когда в начале тридцатых годов он, будучи юношей, сотрудничествовал уже в тогдашней единственной частной газете – «Северной пчеле», принадлежавшей тогда известному нашему грамматику Николаю Ивановичу Гречу, что граф Канкрин (тогда еще просто вовсе не граф, а генерал-майор Канкрин) имел странную слабость ко всем воинским почестям и беспрестанно любовался своим молодецким конвоем, которому, невзирая на свою чрезвычайную расчетливость, смахивавшую иногда на скряжничество и даже плюшкинство, довольно щедро выдавал из собственного жалованья рубли «на водку». А раз как-то, как рассказывал нам один заслуженный казак, которого мы знали в конце двадцатых годов, именно в 1829-м, придворным лейб-казаком государыни императрицы Александры Федоровны, случилась такая оказия, что по необыкновенно узким тропкам невозможно было пробраться в колесных экипажах, отпущенных в дальний объезд, а надо было пробраться не иначе как верхом на коне. Как быть? Генерал-провиантмейстер, хотя и генерал-майор, следовательно, в ботфортах со шпорами, а в жизнь свою, и тогда уже не слишком-то юную, никогда в седло не садился и ноги в стремя не вкладывал, почему на каком-нибудь лихом донце или на бешеном башкире