Воспоминания петербургского старожила. Том 1 - [116]
До половины тридцатых годов, когда министр финансов переселялся на летний сезон из города на дачу в Лесной корпус, тогда состоявший в его ведении вместе со всеми государственными имуществами, составлявшими часть Министерства финансов, граф Егор Францович лето всегда проводил в Летнем саду, в так называемом Летнем дворце императора Петра Первого. Здесь-то в Летнем саду в конце двадцатых и начале тридцатых годов посетители сада в различные часы дня, часто очень рано утром или поздно вечером, в разных аллеях встречали графа Канкрина, большею частью в одной и той же позе с руками, закинутыми за спину. Зимою набережная Фонтанки, редко Невы, а иногда Невский проспект были местами прогулок графа Егора Францовича. Прогуливаясь, он отдыхал от дел государственных, сопряженных с головоломною работою и упорною, утомительною усидчивостью. Впрочем, и во время этих одиночных прогулок Канкрин не мог оставаться праздным и превратиться в уличного бродягу, он и в это время не расставался со своими думами и глубокими соображениями. Поэтому он почти никогда не отвечал ни на чьи поклоны, а отдававшим честь его наружным знакам генеральства иногда отвечал кивками, очень редко прикладыванием пальцев правой или левой даже руки к переднему углу треугольной шляпы. Летом или зимою до начала сороковых годов, когда носились еще треугольные шляпы, мы, старожилы петербургские, помним Канкрина всегда в шляпе необычайно высокой, неуклюжей, с белым, далеко не безукоризненной свежести султаном из перьев, то очень мелких и коротких, то до того длинных, что они, падая с тульи, касались его воротника сюртука или шинели. Но когда в 1842, кажется, году все военное сословие России облеклось в каски[835] с совершенным изгнанием треугольной шляпы, он стал являться в каске, однако почти всегда без перистого султана. Эта каска, сама по себе довольно грациозный и воинственный головной убор, сидевшая, однако, на его мыслящей голове вроде, как говорится, седла на корове, была не тяжелее обыкновенной фуражки, так как граф заказал ее в магазине офицерских вещей Лихачева по своему собственному своеобразному рецепту: она была сшита из тонкого сукна и самой нежной лакированной клеенки, металлический же прибор был из легонькой латуни. Зимою каска эта была на вате и снабжалась наушниками. Слышали мы, что эта оригинальная каска старика министра была предметом разных разговоров и толков между теми из членов Государственного совета, которые состояли в военных чинах и носили военную форму. Этим господам Канкрин любил с некоторым увлечением объяснять достоинства и прелести каски своей, или «канкринской», как ее называли.
В городе в ту пору рассказывалось, что когда Канкрин бывал с докладом в собственном кабинете императора Николая Павловича в Зимнем дворце, то обыкновенно клал на ближайшее к себе кресло эту каску, на это время всегда снабженную белым перистым султаном из мельчайших и тончайших перышков, а иногда, напротив, необыкновенно длинным, перья которого ложились с кресла на паркет. Шутка, всегда безобидная для ее жертвы, как известно, составляла отличительную черту характера императора Николая Павловича, когда он находился в хорошем расположении духа, хотя в публике большею частью он, однако, казался всегда таким если не мрачным, то серьезным и не способным много смеяться. У себя же дома в коротком кружке государь, напротив, большею частью бывал весел и любил, чтоб около него не было угрюмых и в особенности с выражением страданий лиц. Со всем тем, однако, он так любил Канкрина, что пасмурный и отчасти действительно какой-то страдательный вид тогда уже полуслепого великого русского финансиста не производил на его величество дурного впечатления, причем он нередко старался так пошутить со своим, можно сказать, гениальным докладчиком, чтобы и тот невольно рассмеялся, и тогда Николай Павлович при первой встрече с императрицею Александрою Федоровною, умевшею, как в один голос все тогда рассказывали, мастерски и превосходно прилаживаться по всем фазисам характера и нрава своего державного супруга, непременно с видом искусственного, напускного восхищения объявлял, что он сегодня одержал огромную победу, заставив Канкрина не только улыбнуться, но даже засмеяться. Разумеется, при всей своей сосредоточенной серьезности, при всей неподдельно искренней углубленности в дела государственные, при всем даже наружном неумении царедворствовать, Канкрин, естественно, не мог в течение стольких лет посещения царского кабинета не поддаться придворному элементу и, замечая, как его величеству потешны победы над его считавшеюся непобедимою серьезностью, иногда платил дань светской вежливости, с которою, впрочем, обыкновенно он так мало был знаком, и тогда сам смеялся шутке государя. Эти шутки преимущественно имели целью каску Канкрина, которую великий князь Михаил Павлович называл так: «Каска пересмотренного и исправленного графом Канкриным издания». Государь иногда надевал эту каску себе на голову, иногда уговаривал Канкрина сделать то же, иногда мял эту чересчур мягкую каску и превращал ее в блин своими могучими руками. Раз (много об этом говорили в ту пору в городе) каска эта была до того смята, что уже не представилось никакой возможности надеть ее, и этот случай послужил к тому, что из гардероба государя вытребована была одна из собственных его фуражек с красным генеральским околышем. И этот случай послужил к тому, что графу Канкрину разрешено было «не в пример другим» носить фуражку, какою он и заменил неудобную для него каску. Впрочем, и эта фуражка, необыкновенно высокая, отличалась от всех других какою-то странною киверообразною высотою, дававшей ей вид совершенно своеобразный и далеко не грациозный, а очень странный, что не помешало, однако, некоторым эксцентрикам из числа военных генералов принять эту высокую фуражку и явиться в ней в Царском Селе, где, как известно, ни шляпы в свое время, ни каски впоследствии не полагались и не употреблялись.
