Воспоминания петербургского старожила. Том 1 - [117]

Летом в Летнем саду, а потом в парке Лесного корпуса Канкрина все видели почти всегда в зеленом камлотовом или шалоновом[836] военном сюртуке. Тогда, помним, цвет шерстяной тонкой материи, из какой сшит был этот длинный-предлинный, гораздо ниже колен сюртук, бывал необыкновенно светел и подходил под цвет весенней травы или едва распустившихся березовых листьев, иногда же колер этот подходил под цвет вареного щавеля. А выходя летом на улицу, Канкрин надевал камлотовую же светло-серую шинель с красным стоячим воротником и всегда носил ее в рукава, а никогда внакидку. В зимнюю пору было то же самое, но тогда только как сюртук, так и шинель были суконными. В последние годы своей труженической и в высшей степени полезной жизни кроме зеленых, синих и черных даже очков с громадными стеклами Канкрин носил еще какие-то огромные наглазники из сафьяна и гуттаперчи, равно как громадный тафтяной светло-зеленый зонтик, что все вместе почти совершенно закрывало его вытянутую, длинную, но все-таки выразительную, антично строгую физиономию.

В печати русской кое-где сохранилось несколько кое-каких подробностей о совершенно не только цинциннатовской, но подходившей к диогеновской почти простоте образа жизни[837] графа Канкрина, в доме которого все то, что было собственно на его половине, а не на графининой[838], отличалось более нежели простотою. Здесь доходило до того, что вместо изящного граненого хрустального графина, подаренного однажды как-то императором и постоянно находившегося в его кабинете, без всякого употребления, на бронзово-бархатном пьедестале, служила самая простая бутылка зеленого стекла, постоянно стоявшая на окне. Из этой-то бутылки, часто наполняемой камердинером свежею холодною водою с ледника, чудак-министр пил несколько раз в день воду, не употребляя стакана, а прямо чрез горлышко. Он находил этот простонародный прием более целесообразным и вполне упрощенным, практическим; стакан же казался ему как бы излишеством и совершенно бесполезною посудою.

Странность странностью; но кроме странностей и своеобразностей разного рода, граф, к сожалению, доводил свою расчетливость, особенно везде, где касалось мало-мальски хотя интересов казны, нередко до уродливого педантизма и смешного излишества, причем, казалось, он щеголял этими мелочными крайностями. Отчасти из этой-то карикатурной экономии брали свое начало многие до неимоверности странные и своеобразные проявления по части всяческих хозяйственных распорядков. Так, например, рассказывают очевидцы, что, когда в конце 1829 года открыто было в здании Главного штаба огромное помещение для нескольких департаментов Министерства финансов, которые тут и ныне находятся рядом с департаментами Министерства иностранных дел, граф Канкрин, сопровождаемый многочисленною свитою чиновников-звездоносцев[839], архитекторов и разных мастеров, осматривал подведомственное ему здание и все залы и кабинеты, уже совершенно омеблированные и наполненные чиновниками в свеженьких форменных фраках с иголочки, которые все стояли у своих столов и стульев, не садясь еще на них, что было исполнено лишь после молебна, последовавшего за посещением министра довольно парадно и торжественно с водоосвящением всех комнат, сколько их значится. Нам подробности обо всем этом сообщал один из наших современников, маститый петербуржец, чиновник до мозга костей, служивший тогда в Департаменте внешней торговли, носящем ныне название Департамента таможенных сборов. При этом обозрении Канкрин удивлял архитекторов и мастеров своими необыкновенно обширными сведениями по части архитектуры и даже по части столярного и обойного дела в самых тончайших подробностях, доступных лишь специалистам. Граф, тогда, впрочем, еще не граф, а генерал от инфантерии Канкрин, оставался, видимо, ежели не восхищен (он восхищаться положительно ничем не умел), то доволен, хотя, однако, по привычке к анализу и критике, делал обо всем свои более или менее строгие замечания. Так, между прочим, он остановился перед одним из тех длинных ясеневых столов, за которыми с одного конца сидит столоначальник, с другого старший помощник столоначальника, а по сторонам столоначальника два младших помощника и шесть канцелярских чиновников или переписчиков и копиистов, из числа которых по крайней мере два должны были быть ловкие каллиграфисты. Расспросив у начальника отделения о роде занятий чиновников этого именно стола, министр обратил свое внимание на то обстоятельство, поистине совершенно ничтожное, что на этих длинных столах для десяти человек, тут занимающихся письмом, четыре чернильницы, правда, довольно красивой формы, но не дорогих. Стремясь во всем к экономии, даже в самых микроскопических мелочах, Канкрин тотчас с величайшею, самою бухгалтерскою точностью сделал головное исчисление, помножив число всех столов в департаментах на цифру стоимости одной чернильницы, что дало итог для одной лишь чернильницы по всему министерству в какие-нибудь 500 рублей на ассигнации (тогда еще не было счета на серебро, явившегося в 1840 году[840]), и тогда знаменитый финансист, обращавший на себя внимание ученой Европы, член всевозможных научных обществ, в высшей степени государственный муж дела и совета, считавший, однако, своею священною обязанностью не пренебрегать никакою сколько-нибудь возможною экономиею, объявил весьма решительным и безапелляционным образом, что четвертая чернильница лишняя, почему и следует скинуть ее с общего расхода меблировки и канцелярской утвари, а также стоимости потребного на нее в течение года количества чернил. Таким образом, во всех почти департаментах после посещения Канкрина весною 1829 года осталось на столах только три чернильницы, за исключением только Департамента внешней торговли, где в то время директорствовал безрукий участник Бородинского боя, строгий и вполне самостоятельный начальник Дмитрий Гаврилович Бибиков, тогда еще довольно молодой человек, прославившийся впоследствии с конца тридцатых годов (1838) как генерал-губернатор Юго-Западного края