Воспоминания о юности - [8]

Вика пыталась сказать, что второй том существует, что он восстановлен, и можно взять в любой библиотеке… Но никто ей не поверил. Она словно оказалась в вакууме, где нечем было дышать, нечем было жить. Вместо живых людей ей приходилось работать с пенсионными делами. Дела стояли на полках – и молчали. А ей так хотелось общения! И когда выдавалась свободная минутка – то есть все было подобрано по журналам и расставлено по полкам – Вика наугад брала с полки пенсионное дело и погружалась в чтение.

И однажды прочитала на обложке знакомую фамилию: «Петерсон Ирма Генриховна. Пенсия по случаю потери кормильца на ребенка Косова Константина Сергеевича». Адрес Вика помнила наизусть…

С Ирмой они учились на одном курсе, хотя она была старше Вики на десять лет. И вот – пенсия на ребенка, их с Сережей сына! Но почему она до сих пор Петерсон? Почему не Косова? И почему пенсия – по случаю потери кормильца?

На Вику нахлынули воспоминания…

На редакционно-издательском факультете отделения журналистики их было семеро – семнадцатилетних, поступивших в вуз после окончания школы. Остальные были гораздо старше, имели за спиной полиграфический техникум и несколько лет работы в издательствах, журналах, газетах. Маленький кружок Викиных ровесников как-то сразу сплотился и сдружился. Исключая Ирму. Она была немногим старше их, но не настолько, чтобы отнести ее к разряду «тетенек», как они прозвали студенток возрасте от двадцати трех до тридцати. А как еще их было называть вчерашним школьницам? Между ними была пропасть: в двадцать три года они уже окончат институт, а этим под тридцать, а туда же – первокурсницы!

И только Ирму они приняли в свой круг безоговорочно.

– Сколько тебе? Девятнадцать? Двадцать? Двадцать один?..

– Двадцать один, подтвердила Ирма, усмехнувшись. Усмешка показалась девчонкам высокомерной, как и сама Ирма – надменная, как английская королева, и изящная, как фарфоровая статуэтка.

Ирма знала себе цену, хотя ничем не подчеркивала своего превосходства. Впрочем, его и не нужно было подчеркивать. В компанию ее приняли, но дружить с ней не получалось ни у кого, кроме Вики. Уже тем она отличалась от них – наивных и восторженных первокурсниц, ничего еще не пробовавших в жизни, что была замужем. Точнее, собиралась замуж (в их компании еще никто не собирался). И с удовольствием делилась подробностями личной жизни. – Мой Сережа… мы с Сережей… Сереже не нравится это платье, и я его не надену, хотя мне жаль… – рассказывала Ирма. Сережа был для неё средоточием жизни, и она ни от кого не скрывала, что у них с Сережей – «отношения».

Ирма была удивительно хороша собой, да что там хороша, – очаровательна! Легкая, изящная, как фарфоровая балеринка из старинной табакерки, она обладала к тому же необычной внешностью: огромные, в пол-лица, глаза, капризно изогнутые губы, не вяжущиеся с чертами ее полудетского лица, и длинные иссиня-черные волосы (Вика знала секрет: Ирма красила волосы штемпельной краской. Обыкновенной штемпельной краской для печатей, которая продается в канцтоварах, восемь копеек пузырек. – «Она хорошо держится, только под дождем смывается, и я всегда зонтик таскаю! Зато цвет офигенный. Скажешь кому-нибудь – тебе не жить!» – пообещала Ирма Вике.

– У тебя фигура просто класс! – восхищались девчонки. – Ты, может, гимнастикой занималась?

– Танцами, но это так, непрофессионально. Это хобби. – отмахивалась от расспросов Ирма.

Ирму отчислили из выпускного класса хореографического училища, что-то случилось с ногами, стало больно – от резких движений. Ирма терпела и занималась через боль, никому не говорила. Но боль с каждым днём становилась сильнее. Рентгеновский снимок показал воспаление сустава, и Ирму отчислили за профнепригодность. Об этом знала только Вика – одна из всего курса.

Откровенность Ирмы объяснялась просто: они с Викой жили на одной улице, через два дома друг от друга. Когда Вика болела, Ирма приносила ей тетради с лекциями, Вика переписывала (на экзаменах их «гоняли» по лекционному материалу, спрашивали до мельчайших подробностей), а Ирма сидела, помешивая ложечкой кофе.

Кофе в Викиной семье всегда подавали с пирожными. Вот и сейчас на столе перед Ирмой стояла тарелочка с эклерами (Викина мама пекла их сама, и получались лучше ресторанных!) Ирма к пирожным не притрагивалась, пила только кофе.

– Не любишь? – огорчилась Вика. – А какие любишь, корзиночки? или наполеоны?

– Не знаю… – Ирма пожала плечами. – Я от них отвыкла давно, столько лет было нельзя, вот тогда хотелось. А теперь можно, но как-то все равно. Ты не увлекайся, подруга, в них знаешь сколько калорий!

Вика ее не поняла – она в свои восемнадцать уминала все подряд…

Вика любила эти посиделки с Ирмой: они рассказывали друг другу обо всем, делились самым сокровенным, не боясь, что об этом станет известно на факультете: обе умели хранить чужие тайны. Вика побывала у Ирмы дома и познакомилась с ее мамой, Виолеттой Германовной – чопорной, холодно-вежливой дамой, словно сошедшей со страниц старых дореволюционных журналов, которые Вика любила листать, сидя в читальном зале Исторической библиотеки, где они собирали материал для курсовых по русской литературе…