Воспоминания о передвижниках - [5]

Некоторое время Я. Д. Минченков учительствовал в Новочеркасске. В 1887 году этот город посетила передвижная выставка. На ней юноша впервые увидел (как вспоминал он впоследствии) «настоящие картины», впечатление от которых «принималось тогда непосредственно и до бесконечности глубоко». Под влиянием знакомства с произведениями выдающихся мастеров Минченков решил посвятить себя искусству. Он отправился в Москву, чтобы добиться поступления в Училище живописи, ваяния и зодчества. Однако подготовленность была явно недостаточной: «В Училище живописи я держал экзамен три раза и один раз в Академию художеств — и каждый раз проваливался». Но в конце концов настойчивость и упорство взяли свое, он был принят. «Не знаю, как чувствовали себя другие, но когда я, с сознанием своих прав, поднимался в Училище по круглой лестнице, украшенной античными фигурами, — едва ли в Москве был кто-либо счастливее меня». В училище (где его учителями были Н. А. Касаткин и В. А. Серов) он занимался с 1894 по 1898 год, зарабатывая на жизнь частными уроками.

Еще до окончания училища Минченков начал работать уполномоченным Товарищества передвижных художественных выставок. Эта должность предполагала выполнение самых разнообразных и достаточно сложных функций: быть администратором и устроителем выставок в различных городах, подыскивать и нанимать помещения, заботиться о приведении в порядок картин, пострадавших при перевозке, давать на выставке требуемые пояснения зрителям, выступать в роли посредника между художниками и покупателями их произведений. Всей душой преданный делу передвижничества, Минченков на протяжении двух десятков лет деятельно участвовал в жизни Товарищества. «Целый ряд годов состою при выставке, сжился с нею, и интересы Товарищества, выставки дороги для меня», — писал он в 1912 году И. Е. Репину^[3].

Не забрасывал он и собственного творчества, работая главным образом в пейзаже и бытовом жанре; с 1905 по 1918 год экспонировал свои произведения на передвижных выставках, в 1913 году был принят в члены Товарищества. Успехи его оставались, однако же, более чем умеренными. Рецензенты выставок его обычно не замечали, а в тех редких случаях, когда произносили по его адресу какие-то слова, похваливая или поругивая, то делали это небрежно, мимоходом, не персонально, а в общем перечне похваливаемых или поругиваемых. Впрочем, насколько можно судить, особой несправедливости в этом не было: он действительно не выделялся среди третьестепенных своих коллег.

Ради понимания дальнейшего, к сказанному нелишне добавить несколько слов относительно, как говорим мы сейчас, общественного лица будущего автора «Воспоминаний о передвижниках», попытаться представить себе, в той мере, в какой это возможно, направление его мыслей и настроений. Кое-что на этот счет можно понять из книги, которая — без всяких специальных усилий со стороны самого мемуариста — дает достаточно убедительную автохарактеристику: с ее страниц встает образ человека стойких, изначально демократических убеждений. Показательны, например, те места книги, где в глубоко сочувственных тонах говорится о борьбе московского пролетариата в период первой русской революции. О многом свидетельствует тот факт, что Минченков не задумался поставить свою подпись под известным воззванием-резолюцией художников, поднявших во время событий 1905 года голос против бесчинства царских властей, в защиту демократических свобод. «Можем ли мы, художники, — провозглашалось в резолюции, — оставаться в настоящее время безучастными свидетелями всего, происходящего вокруг нас, игнорируя трагическую картину действительности и замыкаясь от жизни лишь в технических задачах искусства, единственной области, свободной от репрессий, цензурного усмотрения? Мы присоединяем наш горячий голос к общему хору нашей искренней и мужественной интеллигенции, видящей мирный исход из гибельного современного положения только в немедленном и полном обновлении нашего государственного строя путем призыва к законодательной и административной работе свободно выбранных представителей от всего народа. Осуществление же этой задачи возможно лишь при полной свободе совести, слова и печати, свободе союзов и собраний и неприкосновенности личности». Участие в этой акции выглядело довольно рискованным: «был слух, что подписавшим резолюцию будет предложено поехать наслаждаться природой в отдаленнейшие губернии России. Но подписали все».

Естественно, что в 1917 году Минченков оказался в числе тех художников, которые сознавали закономерность и историческую правоту великого переворота. Даже если в их искусстве — речь идет о кризисной поре позднего передвижничества — иссякал уже прежний гражданственный пыл, и «когда разразилась революция, в опустевшем выставочном зале передвижников висели картины, чуждые тому, что происходило на улице и чем жило общество в эти дни», — они были «рады перевороту как выходу из тупика, в который зашла русская жизнь».

В биографии будущего мемуариста революция прочертила резкую грань. Силою обстоятельств жизнь оборвала свое размеренное течение, круто свернула в новое русло.