Воспоминания. Мемуарные очерки. Том 2 - [97]
Оспорил он и комментарий Грота к стихотворению Рунеберга «Дебельн»: «…переводчик говорит, что Дебельн лежал больной в постели, в городе Нюкарлеби, когда русский отряд, под начальством генерала Козачковского, подступил к городу. Больной, в постели, якобы говорит доктору: “Слышите ли, как пушки гремят? Там решается отступление финского войска. Мне надобно поспеть туда прежде, нежели успеют разбить мой (???) отряд. Загородят ли нам дорогу? Возьмут ли Адлеркрейца в плен?” и проч. Переводчик мечтаний шведского поэта объясняет, что больной Дебельн бросил лекарство, встал с постели, поспешил в сражение, и прибавляет: “Громкими криками встречен был Дебельн на поле сражения: ободренный присутствием любимого начальника, неприятель одержал поверхность над Козачковским и не пустил его в Нюкарлеби”. Мечты! Мечты! Я сам был в этом сражении и описал его с натуры в IV части моих Воспоминаний, на стр. 483–484. Дебельн не мог сказать мой отряд, потому что шведским отрядом противу Козачковского командовал шведский генерал Гриппенберг. К какой стати Дебельн вспоминает об одном Адлеркрейце? Противу графа Н. М. Каменского, под Оровайси, шведским войском командовал фельдмаршал Клингспор, и под ним шведскими полками начальствовал генерал Фегезак, а генерал Адлеркрейц командовал только финскими вооруженными крестьянами. Почему же именно Адлеркрейцу надлежало попасться в плен, если б Козачковский занял Нюкарлеби? Попался бы в плен Адлеркрейц, так с ним попались бы и другие. Генерал Гриппенберг оттого одержал поверхность над нами и отбил нас от Нюкарлеби, что у него было 2000 регулярного войска, столько же отличных саволакских и карельских стрелков, и что он занимал крепкую позицию, а у Козачковского всего с кавалериею было под ружьем только 1782 человека! Мы отступили не от натиска шведов, якобы воспламененных появлением Дебельна, а оттого, что убедились в невозможности овладеть с нашими силами шведскою позициею на возвышенностях, покрытых лесом, унизанных пушками и фальконетами, и примыкающею левым флангом к реке. Отступили мы, когда стало смеркаться, и неприятель нас не преследовал. Переводчик и объяснитель принимает мечты поэта за историю и еще называет свою статью “Очерки из Финляндских походов 1808 и 1809 года”! Подумаешь, что правда! Надлежало бы назвать статью “Очерки мечтаний шведского поэта, с ошибками и промахами русского переводчика и толкователя”. И этот господин переводчик упрекает меня в неточности и неверности показаний!!! Жаль мне вас, господа точные!»
Плетнев немедленно уведомил Грота о булгаринской реакции, предложив такой алгоритм дальнейшей полемики:
Главнейшее, что хочется мне передать тебе немедленно, заключается в выходке против тебя, которую сегодня в фельетоне Северной пчелы напечатал Ф. Булгарин за твои о нем два слова, деликатные и даже уважительные, когда ты сказал, что его показания о финляндской войне, к сожалению, не точны и не верны. За это он напорол против тебя несколько страниц.
Чувствую, что теперь уже необходимо тебе серьезно взяться для защиты своей статьи. Но в том-то и дело, что с таким человеком, грубым и дерзким, каков Булгарин, нужно, чтобы твои строки резко были противоположны его строкам. Начни с объяснения, в какой мере твоя статья есть рассказ исторический. Это должно быть коротко, определительно и точно. После перейди к показанию источников, которыми ты руководствовался, их достоверности. Цитаты должны быть строго библиографические. В-третьих, скажи, как необходимо было выйти разнице в историческом рассказе, когда за него берется иногда человек, рассматривающий событие при источниках своего рождения, хода и окончания; а иногда хоть и действующий в событии, но мелкий участник, род корнета, не видящего далее сабель своего фронта или взвода. В-четвертых, выпиши для примера несколько грубых и важных ошибок из воспоминаний Булгарина. О мелочах ни слова. Наконец, прибавь, что историку этого свойства не стоило бы и отвечать на его критику; но ты в его же назидание здесь исправляешь места, им криво понятые и переформованные (с. 424–425).
Письмо Грота от 30 апреля 1849 г. свидетельствует о том, что он «тотчас же принялся за возражение», при этом «не счел нужным писать его в виде особой статьи», а решил включить свои замечания в продолжение «Очерков из Финляндских походов». Он просил Плетнева прислать свое мнение о статье и «немедленно отправить ее к [редактору «С.‐Петербургских ведомостей» А. Н.] Очкину, с тем, чтобы он, не теряя времени, напечатал ее и притом постарался обойтись без опечаток» (с. 425), опасаясь, что Булгарин ими воспользуется. Плетневу статья понравилась, 4 мая он отвечал: «Получив твой ответ Булгарину, я тотчас прочел его и послал к Очкину. Надеюсь, что он не замедлит напечатать его исправно, как я просил его о том. Мне очень понравился благородный тон возражений твоих и дельность их. По моему мнению, более ничего не нужно на эти пункты. Булгарин, я знаю, напорет целый фельетон против этих строк твоих; но тебе не следует пускаться в дальнейшие объяснения» (с. 427).
