Воспоминания - [13]

Дети были аккуратные, хорошо одетые, и не все у меня с девочками хорошо складывалось. Они меня дразнили. Дело в том, что наша мама была большой демократкой. Она шила нам серые халаты в виде цельнокроеных длинных платьев с большими карманами, своего рода «толстовок», и мы носили их поверх платьев. Эти «туалеты» отличались от того, что носили другие девочки. Все девочки из «хороших семейств» дружили между собой и чувствовали мой негативизм, хотя я ничем его и не выражала. Наш домашний уклад, очевидно, не соответствовал их домашней ментальности. Они были тщательно причесаны, с большими бантами, одеты в платья с передниками, украшенными оборками плиссе, или в модные тогда платья — короткие и с юбками плиссе. Нас же стригла сама мама «под горшок», в кружок. Теперь бы я выглядела более модно, чем они. Девочки считали, что я нарушаю все правила моды. Однажды моя одноклассница — первая ученица Лера Троицкая, впоследствии известный геофизик, стала горячо меня выговаривать за мою внешность и одежду, хотя я в это время уже стала довольно миловидной девочкой. Высокая ростом Таня Шаак так дразнила и толкала меня, что побоялась, как бы я не пожаловалась на нее фройлайн Биддер, и стала передо мной извиняться. Это так меня тронуло, что я стала целовать ей руки (что уже совсем было лишним). Думаю, что это смутило и ее, так как она была по природе человеком добрым и порядочным. Впоследствии ее судьба была очень драматичной. Отец ее Вильгельм Шаак был профессором медицины, одним из ученых врачей Ленинграда. До войны моя сестра Ляля проходила у него медицинскую практику. Она очень уважала его. Во время войны он был эвакуирован в Кисловодск, там продолжал работать, оперировал, а поскольку Кисловодск был оккупирован немецко-фашистскими войсками, он после войны был объявлен предателем и немецким шпионом — к тому же он и сам был петербургским немцем, что вызывало дополнительные преследования. С большим трудом удалось доказать, что он не был шпионом, и он остался в живых. Но его уволили со всех работ. В это время у него умерла жена, сам он заболел: у него был инфаркт. Ляля, вернувшаяся из армии после войны, положила его на отделение, в котором работала, в Институте скорой помощи. Он, кажется, умер в этой больнице. В это время Таня Шаак уже была хирургом, она была замужем, и у нее была дочь. Как раз тогда фабриковалось и раздувалось «дело врачей». Против Тани Шаак была организована гнусная провокация. Она делала операцию аппендицита, а через некоторое время к ней пришла ее пациентка и заявила, что у нее вышел ватный тампон, который якобы хирург оставила в кишках. Таня сказала, что это глупости, и выбросила предъявленный ей тампон. Женщина, как и было заранее спланировано, пошла по начальству. Состоялся суд, который постановил, что шантажистке нужно выплатить чудовищную сумму, причем платить должна была сама Таня. У Тани и ее мужа описали и вынесли все имущество. Она, ее муж и дочь спали на полу и ходили зимой в тапочках. Несколько лет они выплачивали этот «долг». Я встретила Таню через много лет на вечере одноклассников, на банкете. Кошмар, который она пережила, окончился. Она стала известным хирургом, как и ее отец, разрабатывала новые методы в лечении больных. Я поспешила высказать ей слова сочувствия пережитым ею ужасам и уважения к ее отцу. Не знаю, имело ли это для нее значение.

В 1928 году, когда мы окончили четвертый класс, Петершуле была «реформирована»: ее переделали в 41-ю советскую школу, а немецких учителей и учеников перевели, если они этого хотели, на Васильевский остров, в школу для нац. меньшинств — немцев. Мы туда не перешли и остались в 41-й школе. Весь климат школы переменился. Правда, некоторые учителя остались — прежде всего, строгий, серьезный и немного «отчужденный» от учеников Войт (Herr Woit), учительница рисования старенькая фройлайн Циглер, чудаковатый учитель черчения Лойцингер, который ко всеобщему удивлению ходил в коротких штанах и длинных шерстяных носках (он был не то швейцарец, не то австриец). В школе большую силу приобрела общественная работа, руководимая пионервожатыми. На их организаторскую деятельность особенно охотно отзывались девочки. У энергичных и демократичных молодых руководителей появились поклонницы, которые до вечера оставались в школе, весело и шумно проводя время в организованных мероприятиях. Школа стала противопоставлять себя семье, и подраставшие дети охотно в это включались. Я это почувствовала — конечно, неосознанно, и целиком встала на сторону семьи. Когда была проведена очередная реформа: отменена семидневная неделя, и для всех трудящихся, в том числе для школьников, введена «скользящая пятидневка» — в каждом учреждении свой график, у нас в школе, как и всюду, было проведено общее собрание в актовом зале с тем, чтобы трудящиеся одобрили это нововведение. Многим детям оно нравилось — было больше выходных дней. Мне тоже была приятна короткая неделя, но я выступила против этой затеи, конечно, не смея протестовать, а лишь ставя вопрос о том, как дети будут встречаться с родителями. Я привела пример: в нашей семье принято всем вместе ходить в музей, гулять, кататься на лодке. При этом голос мой задрожал, и я испугалась, что заплачу. Я была тогда в шестом классе, мне было 12 лет.